— Я же тебя люблю, Сашка, — ещё один шаг ко мне, а я просто вжимаюсь в постель, на которой полулежу.

— А я тебя — нет, и нам не о чем разговаривать больше, — руки вцепились в покрывало мёртвой хваткой, впиваясь всё сильнее и сильнее, комкая его.

Всего один рывок — и вот это чудовище нависает надо мной, больно впиваясь в мои губы. Страх парализовал моё и без того наполовину неподвижное тело, некоторое время я не могла даже шевельнуть рукой. Спустя несколько секунд, собравшись с духом, я стала пытаться оттолкнуть от себя мужчину, но силы слишком неравны.

Александр хватает мои запястья, сильно сжимая, и опускает вниз. Начинает кусать больно мои губы, жадно целовать, но всё, что я чувствую сейчас — это омерзение. Я кричу, чтобы отпустил, не трогал меня, кручусь, пытаюсь вырвать свои руки, но все тщетно.

Второй рукой он сжимает с силой мой подбородок и проникает своим мерзким языком ко мне в рот. Кусаю его что есть силы, за что получаю сильную пощёчину. От удара моя голова резко поворачивается в сторону, перед глазами вспыхивают искры, щека тут же начинает пульсировать болью. По щекам текут слёзы. Всхлипываю. А это чудовище шепчет, что я принадлежу ему и никуда от него не денусь.

Мне страшно. Паника нарастает, окутывает меня плотным одеялом. Душит, не даёт глубоко вздохнуть, как и этот мужчина, что всего за пару мгновений так резко поменялся. Я не узнаю этого человека. Хоть я и знала его совсем мало, но всегда он был вежливым, улыбчивым, предупредительным. А сейчас мне страшно. Дико страшно.

Я хочу к Давиду. Хочу его в объятия, чтобы он никогда меня не отпускал, никому не отдавал. Я хочу к нему.

— Замолчи! — рычит мне в лицо, стоит только вскрикнуть в попытке кого-то позвать на помощь.

Ещё один жёсткий поцелуй, от которого меня почти выворачивает наизнанку. А потом так всё быстро меняется, что я не успеваю ничего сообразить, как Александр резко отлетает от меня. Зажмуриваюсь. Всю меня трясёт. Обхватываю себя руками, вжимаюсь в кровать, желая испариться, чтобы никто меня не нашёл.

— Аля, малышка моя, — над собой слышу обеспокоенный знакомый, такой родной голос. Но я не могу открыть глаза. Боюсь. — Саша, открой глаза, посмотри на меня, — любимые руки бережно обхватывают моё лицо, Давид говорит мягко, но требовательно.

И я осторожно приоткрываю веки. В его взгляде такой ураган чувств и эмоций, что у меня начинает кружиться голова: среди яростного безумия я ясно вижу беспокойство и боль, которую не понимаю.

— Ты здесь? — шепчу как-то хрипло, горло саднит от недавних попыток кричать.

— Я здесь, малышка. Здесь. С тобой всё хорошо? — спрашивает, проводит правой ладонью по щеке, невольно причиняя мне боль, отчего я морщусь, и от Давида это не ускользнуло.

Аккуратно взяв меня за подбородок, повернул моё лицо так, чтобы было видно. С каждой секундой, пока брат смотрел на мою повреждённую щёку, его взгляд темнел, зрачки расширялись, и это могло означать только одно — быть буре.

Пытаюсь схватить его за руку и не позволить случиться ничему плохому, но он мягко отстраняет мои руки, и мне становится ещё страшнее, чем прежде. Не за себя, а за него. За Давида.

— Давид! — кричу, срывая голос, но он меня не слышит, а направляется в сторону лежащего мужчины около стены.

Упираясь в края кровати, пытаюсь приподняться, чтобы остановить мужчину, не дать ему наделать глупостей, но ничего не получается.

— Давид, не надо. Стой! — кричу, захлёбываясь слезами.

Один рывок — и Полонский хватает Ветрова за полы рубашки, в которую тот был одет, и резко поднимает на ноги, впечатывая Александра со всей злостью в стену, не жалея того.

— Я тебе говорил не появляться возле Саши? — рявкает сводный брат на мужчину, как дикий зверь. — Я тебя предупреждал, тварь, что я тебя не пожалею?!

Давид в ярости. Таким я его ещё ни разу не видела. Даже тогда, когда сбежала из дома, никому ничего не сказала, ослушалась его. Но всё это были лишь цветочки, потому что сейчас он действительно не на шутку разозлился. И мне страшно. Я не хочу, чтобы потом с ним что-либо случилось. Знаю, он сильный, но не хочу, чтобы у него были проблемы из-за меня.

— Давид, пожалуйста, не трогай его! — срываю голос, пытаясь до него достучаться, но всё тщетно.

Не могу ничего сделать: встать, подойти, обнять, успокоить. Чёрт, какая же я беспомощная! Со всей силы ударяю в проклятые ноги, из-за которых не могу помочь любимому мужчине. Ещё удар по коленям. Ещё раз… Но они мертвы. Я не чувствую физической боли — и это приносит мне немыслимую душевную боль, от которой меня всю скрючивает. Я горю в агонии.

Хватаюсь за край кровати, пытаюсь вновь подтянуться.

Перед глазами всё плывёт, но я вижу, как Давид безжалостно бьёт Сашу, что-то кричит ему. От подступившей слабости в ушах шумит. Кричу, зову на помощь, но как будто никто не слышит. Как будто во всём здании мы одни.

Подтягиваюсь ещё сильнее. Хочу упасть с этой чёртовой кровати и попытаться доползти до него, остановить, сделать хоть что-то. И мне это удаётся. Больно ударяюсь, но сейчас меня это мало волнует. Я хочу спасти любимого мужчину, который может наделать глупостей. Не хочу, чтобы он страдал по моей вине. Боже, пожалуйста, спаси.

Ползу по полу в сторону Давида и Саши.

— Давид, пожалуйста, не надо! Ты мне нужен, пожалуйста, — кулак, что в который раз заносится над Ветровым, замирает в считанных сантиметрах над его лицом, которое уже и так в крови.

Резко распахивается дверь, в палату влетают несколько человек. Оттягивают брата от мужчины. Кто-то ко мне подскакивает, пытается поднять, но я рычу, не позволяя даже до меня дотронуться.

Сводный брат поворачивает в мою сторону голову и видит меня на полу, из-за чего его зрачки расширяются. Отпихивает от себя людей и рвётся ко мне. А я лежу на полу и плачу, смотрю на него в упор. Подлетает и быстро, но аккуратно, бережно поднимает меня на руки. Прижимает к своей груди, зарываясь лицом в шею, а я оплетаю его шею своими руками и всхлипываю.

У Давида что-то спрашивают, он отвечает, но меня из рук не выпускает. Даже не поворачивается в их сторону. Чувствую, как его всего трясёт до сих пор. Аккуратно пробираюсь пальчиками к его макушке и нежно начинаю перебирать короткие волоски на затылке.

Мужчина тяжело выдыхает мне в шею, и тело откликается на эту близость — по коже бегут мурашки, проходит озноб, и я ещё ближе жмусь к теплому и такому нужному мне сейчас телу. По щекам до сих пор тонкой струйкой бегут слёзы, но я не обращаю на них никакого внимания. Мне хочется просто утонуть в объятиях своего сводного брата. Забыть этот день как самый страшный.

— Выйдите все вон и заберите этого подонка с глаз долой, — жёстко произносит Давид, прижимая меня к себе ближе, крепче.



Утыкаюсь в его грудь лбом, продолжая свою ласку. Чувствую, как постепенно мой защитник успокаивается, но до сих пор тяжело дышит.