— Я думал, ты скажешь «нет», — прорычал он. — Думал, ты скроешься в маки и будешь там жить, словно разбойничья королева.

— И опозорю честь семьи Маркагги? Потеряю то немногое, что у нас еще осталось, и брошу своего брата без средств?

— Твой брат, — ухмыльнулся Эмилио, — как я слышал, пьяница студент из Генуи.

— Ну что ж, — ответила Тца, — теперь у твоего нового шурина будет достаточно золота, чтобы спускать на выпивку.

Эмилио сплюнул в пыль.

— Тогда пошли, — произнес он угрюмо. — Мы возвращаемся в Сартен. Не пристало женщине Фарсезе жить здесь одной. И поищем для тебя более подходящую одежду.

Он с отвращением посмотрел на белое платье.

Вдалеке раздался громкий хлопок.

— Что это? — испуганно спросил парень.

— Охотники, — ответила Тца. — Полнолуние гонит их в леса.

Она посмотрела на небо, заметив, как вдруг потемнело. На западе солнце уже зашло, в то же время на востоке начало светлеть.

— Ну, пойдем же, — проворчал Эмилио.

Тца придвинулась к нему.

— Дотронься до меня, — попросила она.

— Что?

— Если бы мы не были помолвлены, прикосновением ты бы меня опозорил. Моя семья стала бы искать мести. Началась бы вендетта.

— Ну и? — Эмилио переминался с ноги на ногу.

— Но мы же помолвлены. Так что можешь дотронуться.

Тца склонила к нему голову. Смущенный, парень поднял руку. Быстро нагнувшись, Тца укусила его за палец.

— А! — воскликнул он, отдергивая кисть. — Это еще что?

— А вот что, — прошептала девушка и, взяв его палец, поднесла к своим губам.

— Да что такое? — переспросил Эмилио, но уже несколько другим тоном. — Что ты…

— Ты до меня дотронулся. Мы обручены, — объяснила Тца. — И разве обычай не гласит, что мы теперь одно целое?

Она улыбнулась.

— К чему ждать?

Девушка стояла достаточно близко, чтобы ощущать идущий от Эмилио винный дух, и достаточно близко, чтобы он почувствовал запах ее волос, свежий, словно вода горного озера.

— Нам нужно возвращаться в город, — нерешительно пробормотал он.

— Нужно. И мы вернемся. — Тца выдавила улыбку. — Но там ты отправишься в свой дом; ко мне явится сестра моей матери и будет стеречь меня.

Она взглянула на небо.

— Какая ночь! И луна скоро взойдет.

Девушка повернулась и, по-прежнему держа Эмилио за палец, потащила парня вверх по склону.

— Куда мы идем? — спросил он приглушенно.

— Недалеко, — последовал ответ.

Они подошли к надгробию. Шесть камней стояли вертикально, и на них, на высоте в два роста девушки, покоился, словно крышка стола, седьмой, самый большой.

От представшего перед глазами зрелища Эмилио остановился.

— Что это за место? — прошептал он.

— Горн Дьявола, — ответила Тца и, нащупав выемки в камне, принялась карабкаться наверх.

Она посмотрела на Эмилио.

— Давай!

Когда же он заколебался, Тиццана расхохоталась и стянула платье через голову.

Скоро все закончилось. Девушка смотрела на поверхность камня, изучая штрихи, нанесенные самой природой. Затем мысли перекинулись на ее собственный рисунок — последний, на котором была изображена колыбель. Скоро, надеялась Тца, колыбель обретет постояльца. Девушка полагала, что может точно определить нужный момент, так же как знала, когда подвести козу к самцу. Кроме того, она понимала, что это ее единственный шанс, потому что никогда больше она не будет искать близости с мужчиной. Тца не хотела сидеть в Сартене за закрытыми ставнями и проводить целые дни за вышиванием. Она мечтала жить, как жила всегда: на свободе в горах, присматривая за стадами, охотясь — днем и ночью. Убивая. Исцеляя. Но — не одна-одинешенька. Когда отец сказал, что она должна выйти замуж, неожиданное желание посетило девушку. Она захотела ребенка. И эти мгновения могут… Если Фортуна улыбнется… Принести ей дитя.

Тца посмотрела мимо Эмилио туда, где над горизонтом медленно поднималось серебристое сияние.

— Пойдем, — сказала она, поднимаясь. — Иди за мной.

— Зачем? — застонал он. — Дай мне полежать здесь.

— Но у меня для тебя есть еще кое-что. Намного лучше. Там, внизу.

Она спрыгнула с камня и побежала по тропинке. Тца услышала, что Эмилио, спотыкаясь, тащится следом, и рассмеялась, когда он поскользнулся возле менгиров.

— Сюда, — тихо произнесла Тца, проходя между рядами камней и вглядываясь в темноту.

— Попалась! — захихикал Эмилио, обернулся — и никого не увидел.

Только посох стоял возле самого высокого менгира с изображением лица предка.

— Где ты? — позвал он.

— Здесь, — прошептала Тца, нагибаясь и шаря рукой по земле.

Он двинулся на звук к высокому камню и увидел вырезанный профиль: крючковатый нос, низкий лоб. Над горизонтом взошел краешек луны, мерцающей серебром.

— Тца? — позвал Эмилио, повернулся кругом и потянулся к ней.

Рука еще не успела превратиться в лапу и пока могла удержать каменный нож.

— Я здесь, — ответила девушка и полоснула его по горлу.

«Человек умирает быстрее кабана», — подумала пастушка, наблюдая, как тело Эмилио дергается на земле в предсмертной агонии.

Особенно если не протянутся к зияющей ране руки целителя, дабы остановить поток крови, которая сейчас в лунном мерцании переливалась серебром. Но они находились не в мире призрачной охоты; здесь у Тиццаны не было той силы, да и желания исцелять тоже. Кроме того, и рук-то у нее уже не было.

Свет искрился на сером меху, сверкал на огромных белых клыках. Она быстро наклонила голову и принялась раздирать зубами горло, чтобы скрыть разрез. Когда труп обнаружат, пусть даже кто-то и знал об их встрече, никто не обвинит Тиццану. Эмилио Фарсезе загрыз волк. Какая трагедия!

Терзая тело несчастного, Тца в душе торжествовала. Этого в тяготеющем над ней проклятии как раз и не понимал отец. Он думал, что, превращаясь в волчицу, она теряет над собой контроль. Истина же была полностью противоположна: именно в такие моменты она наиболее четко осознавала, какой выбор совершает. И выбор заключался в том, кого именно убить следующим. Жизнь становилась такой простой.

Покончив с жертвой, волчица запрокинула голову, широко раскрыла пасть и издала долгий триумфальный вой.

Она выла так громко и так отчаянно, что не сразу услышала поблизости другие звуки. Она тут же замолчала: до ее ушей донеслось не только ржание насмерть перепуганной лошади, но и человеческий голос.