Я смотрю на Славу. Вглядываюсь в знакомые черты. Вот он, мой друг, всё такой же, как и был. Ни больше ни меньше — как всегда. Та же циничная ухмылка на губах, знакомый скепсис. Есть лишь одно «но»: он сейчас о Наде говорит. О моей Наде. О той самой девушке, которой восхищался, рассказывал мне, что она особенная.

Да, я знаю: любить непросто. Но когда любишь, стараешься меньше ранить, больше дарить радости. А намеренная боль — это не любовь вовсе.

— Знаешь, что плохо? — говорю очень тихо, но так, чтобы он услышал и понял. — В любых ситуациях, что бы ни происходило, ты больше всего на свете любишь себя. Потому что если бы ты любил Надю, то сделал бы всё, чтобы она была счастлива. С тобой или без тебя. Я вернулся, чтобы сказать тебе: я не откажусь от неё только потому, что ты мой друг. Не уйду в сторону, хоть первый порыв был именно такой. Я буду счастлив, если она захочет остаться со мной. Я буду огорчён, если она надумает уйти. Но я приму её выбор. Отпущу. Потому что желаю ей счастья. Прощай, Слав.

— И ты просто так возьмёшь и уйдёшь? — догоняет меня Славин голос уже у двери. Из-за какой-то бабы разрушишь всё, что нас связывало?

Я оборачиваюсь.

— Ты так ничего и не понял, Слав. Надя не какая-то баба. Она — лучшая. По крайне мере, для меня. И… ты прости, ладно? У меня сын, Надя, а дома кошка собралась рожать. Так что можешь язвить и всем рассказывать, как низко я пал в твоих глазах. Думаю, мы это как-то переживём.

Я спешу домой. Звоню Наде, но телефон её молчит. Только бы не ушла молча. Сейчас очень важно поговорить. И я надеюсь, она простит меня.

Я открываю дверь своим ключом. Надины босоножки стоят в коридоре, и сердце несётся вскачь, пускается в пляс.

— Надя? — голос мой звучит громко в тишине. Она не отзывается. Уснула? Ушла?..

Я нахожу её в кладовке возле спортзала. Оттуда торчит только её задик.

— Надь? — окликаю её негромко, чтобы не напугать, но она всё равно вздрагивает, бьётся обо что-то в кладовке головой, ругается сквозь зубы, а затем высовывается из ниши полностью.

— Помоги мне. Муся рожает.

У Нади глаза на пол-лица. Испуганные. Губы дрожат и руки.

— Надо мягкое что-то и коробок желательно. А я ничего подходящего найти не могу.

— Сейчас организуем, — улыбаюсь.

Надя убегает, а я нахожу и коробок, и старую футболку — мягкую, Мусе должна понравиться. Они обосновались на кухне. Кошка мечется и нервничает, Надя чуть не плачет. Две мои растерявшиеся девочки. Хорошо, что я вернулся домой. Как бы они здесь без меня?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вот, ложе для королевы готово, — ставлю на пол коробок с подстилкой.

— Мусенька, — уговаривает Надя кошку и подталкивает её к новому месту, — смотри, что тебе Сеня принёс.

Кошка обнюхивает и залезает внутрь. Кажется, ей нравится.

— Мау! — тяжёло вздыхает она. Жалуется. Ей страшно и, наверное, больно. Надя гладит её по вздувшемуся боку, и Муся вытягивается, прикрывая глаза. Затихает ненадолго. А затем тело её вздрагивает, напрягается, проходит волна потуг.

— Это схватки, да? — смотрит на меня Надя. Она напугана больше кошки, которая сейчас, успокоившись, делает своё дело — собирается производить на свет котят.

— Наверное, — отвечаю ей. — Я впервые на родах присутствую.

Мы стоим на коленях перед коробком.

— Может, нужно оставить её в покое? Может, мы ей мешаем? — спрашиваю тихо. От Нади пахнет малиной и её шампунем. Я дышу ею. Во всех смыслах.

— Ты иди, ладно? А я посижу. Она просит, чтобы я её гладила. — у Нади виноватые глаза. — Ты с дороги, устал.

— Надя, — накрываю её ладонь своей. Я слышу, как вздыхает кошка. Как напрягается её бок под нашими руками.

— Сень, я не уйду. Ты можешь выгнать, меня, конечно. И… я могу объяснить всё про Славу…

— Не надо ничего объяснять, — прерываю я её. — Ты здесь, а не осталась с ним. И только это имеет значение. Ты… прости меня, ладно? За то, что ушёл, оставил тебя там. Поступил малодушно по отношению к тебе и чересчур благородно по отношению к Славе.

Кошка под нашими руками напрягается очень сильно.

— Ой! — шепчет Надя. — Кажется, котёнок.

Мы не включили свет, горит лишь бра на стене, и понять, что там, почти невозможно, но Надя, кажется, в лучшем стратегическом положении, чем я.

— Беленький, на крысу похожий, — продолжает она шептать.

Кажется, что-то есть. Кошка подгребает это «что-то» под себя, облизывает, а затем снова ложится и тужится. Нам пока не до разговоров: с интервалами на свет появляются из Муси ещё два котёнка. Все в маму. А может, и в папу — мы же не знаем.

— Вот Муся и стала мамой, — поднимается с пола Надя. — Посмотри, какая у неё умиротворённая мордочка. И эти три крысёныша пригрелись под ней.

Она смеётся. Мы, толкаясь, моем руки, а затем я ловлю её и прижимаю к себе. Целую в губы и не хочу отпускать. Я наконец-то сделал то, о чём мечтал. Моя Надя. Её тёплые чуткие губы. Она прижимается ко мне доверчиво, льнёт, запускает пальчики в мои волосы, встаёт на цыпочки.

Какая разница, что было до нас? Всё осталось позади. Хочу жить мгновением и видеть будущее. С Надей, с Мусей, с Данькой…



Я знаю, как поступают очень правильные девочки. Они отталкивают слишком приставучих мальчиков и говорят, что никаких поползновений до свадьбы нет и не может быть. Я именно так воспитана — в строгости.

Правда, точно так воспитывали и мою сестру. Наука прошла мимо, но я всегда считала, что сумею, в случае чего, совладать с собою и поступить правильно.

А сейчас, в Сениных объятиях, я принимаю поцелуи и сама вешаюсь ему на шею. Не могу ничего с собой поделать. Особенно после того, что пришлось пережить в клинике со Славой. Мне вдруг почему-то влезает в голову, что если я сейчас оттолкну Сеню, Слава потом найдёт тысячи способов сломать меня. А я не хочу. Он чужой и в данный момент отвратителен мне, а Сеня — понятный и родной.

Он останавливается сам. Гладит меня по лицу.