Слава лежит в палате бледный, но в сознании. Пикают датчики, он в гипсе. Почти как в фильмах, — почему-то думаю я, когда осторожно подхожу к больничной койке.

Место, где лежит Ветров, сложно назвать больницей. Комфортабельный отель — намного теплее и ближе. Да и сама больница оказалась очень приличной клиникой для состоятельных людей. Простые смертные сюда не попадают. Ну, Ветров же, чему я удивляюсь?

— Надя? — Слава голову не поворачивает — у него на шее корсет,

— Как ты? — присаживаюсь на стул рядом с широкой кроватью.

— Жить буду, — кривит он губы. — Но ещё пока не понятно, как.

Я не знаю, что ему сказать. Держись? Всё будет в порядке? Избито как-то и глупо. Я же не знаю, какие у него травмы.

— Не сердишься, что попросил приехать? — слова даются ему с трудом. Дышит он с натугой.

— Нет, — я душой не кривлю. Мне его по-человечески очень жаль. А ещё я продолжаю думать, что виновата.

— А за вчерашнее — сердишься?..

Я молчу. «Да» — будет неправдой. И «нет» — тоже ложь.

— Наговорил всякого. От бессилия, наверное. Очень уж ты зацепила меня, Надь. Крюком прям под рёбра. Вывернула наизнанку.

— Не надо, Слав.

Мне почему-то кажется, он потом будет жалеть о своих словах. Сложный человек — Слава Ветров. Не угадать, что он может выкинуть в следующий раз.

— С работы не уходи. Я говорил с Игорем. Не надо. Не собирался я ничего расформировывать. Придумал на ходу от злости. Хотел посмотреть, насколько ты милосердна. Оказалось — не очень. Не мать Тереза, а виделось иначе.

Он отрывисто смеётся и закашливается. Лицо искажается от боли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тебе, наверное, нельзя столько разговаривать, — пытаюсь прервать тягостные объяснения.

— Мне можно всё, — улыбается тонко, прикрывая веки. Он снова похож на настороженного, битого жизнью волка. — Мир?

Слава не просит прощения, но, может, это большее на что он способен. С его-то властными замашками.

Он протягивает руку. Шевелит пальцами, приглашая помириться. Долго сердиться я не умею. Тем более, мне хочется его поддержать, поэтому я вкладываю в его раскрытую ладонь свою.

Слава сжимает мои пальцы неожиданно сильно. Слишком крепкая хватка для умирающего. Шаги по коридору. Голоса возле двери. Кто-то ещё решил его навестить? И пока я прислушиваюсь к внешним звукам, Слава притягивает мою руку к себе и касается губами запястья. Целует ладонь. Мне неловко, я пытаюсь освободиться осторожно, но он держит меня слишком крепко.

А потом… дверь открывается. На пороге — мужчина в белой накидке. В такой же, как у меня. Здесь выдают посетителям — белоснежные до хруста накидки, похожие на крылья ангела.

— Надя? — слышу я знакомый голос. Поворачиваюсь.

— Сеня? — задаю похожий вопрос, а затем перевожу взгляд на Славу.

У него глаза смеются. Не зло, но с болью и горечью. Он знает — обжигает молнией мысль.

— Вот, значит, как, — смотрит Сеня, не отрываясь, на мою руку, которую Слава продолжает прижимать к губам. — Чистая и правильная девочка. Всё очень серьёзно. Да. Я помню, Слав. Ты поправляйся, ладно? А я пойду. Думаю, я тут лишний.

— Сеня! — кричу я, вырывая руку и совершенно не заботясь о Славе, но Сеня уходит и бесшумно закрывает за собой дверь.

В Славиных глазах — пепел. Страшный какой-то и сухой, но когда сердце проваливается во тьму, нет дела до чужих страданий.

— А вот этого я тебе точно никогда не прощу! — голос у меня, словно чужой.

Я спотыкаюсь о стул, сваливаю его, больно ударившись коленкой. Но меня сейчас и стена не остановит. Я выбегаю из палаты и мчусь, на ходу срывая накидку. Бегу к Сене, потому что не хочу его терять.



Уже проехав несколько километров, я понимаю, что сошёл с ума. Не знаю, что на меня нашло. Чистое помешательство. Надя и Слава в палате. Его губы на Надиной руке. Больно до темноты в глазах.

Слава — друг. Я помню его слова про «всё серьёзно». А ещё, в тот миг, я понимаю: он и есть тот самый мужик из её телефона. Он тот самый, кто звонил ей беспрестанно. Он тот, с которым она встречалась и не рассказывала.

Но если всё так, почему она оказалась на улице, без жилья, с дурацкой сумкой-гробом? Почему он не помог ей, не спас, не уберёг? Почему позволил Наде попасть в подворотню, где её чуть не ограбили и не изнасиловали, позволил ей напороться на урода-соседа.

Да он даже не подозревал, где она и что с ней, иначе не разрешил бы жить со мной под одной крышей! А всё, что случилось, — спектакль, разыгранная по нотам пьеса, где мне Слава уготовил роль ревнивого, но благородного осла. И я повёлся, как дурак малолетний.

Я разворачиваюсь и возвращаюсь в клинику. Больше у меня нет трепета и страха. Есть злость и решительность. Я врываюсь в палату, оттолкнув охранника. Если бы он упёрся, я бы с ним подрался — настолько внутри всё бушует и клокочет.

Слава сидит на кровати, рядом валяется шейный воротник.

— Ты что, разыграл нас, да? Притворился умирающим, а на самом деле — здоров как бык?

Из меня так и прёт возмущение, волной поднимается желание сделать больно человеку, которого я всегда считал лучшим другом.

— Ну, в общем, не умираю, — поднимает он на меня глаза. — Но и не совсем здоров на самом деле. В аварию я действительно попал. Перелом ноги, плечевой вывих вправляли, сдвиг там каких-то позвонков во всех местах. Сейчас курицы прибегут — назад свои орудия пыток наденут. За Надей вернулся? Очухался?

Слава невесело усмехается и морщится от боли.

— Нет её, убежала. За тобой, я так понимаю.

— Зачем? — у меня всего лишь один вопрос.

— А ты зачем? Отнял единственное, что по-настоящему было мне дорого. Это месть, Сень? Я где-то тебе перешёл дорогу? Обидел тебя чем-то? Я мог, да. Ты ж меня знаешь. Не привык церемониться.

— Ерунду не мели, ладно? Ты головой там часом не ударился, в своей аварии?

— Я не верю в совпадения, Сеня. В огромном городе, где население исчисляется миллионами, она нашла именно тебя. Или ты нашёл её, но уже не случайно. Умирал, наверное, от любопытства. Выследил и сделал больно. Цена твоей дружбы — грош. Я поэтому и свёл вас. Чтобы и вы поняли, как это, когда боль рвёт на части душу.