Она говорила со мной о себе, она рассказала мне о своей жизни, она призналась, что любовь, эта цель наших помыслов и мечтаний, всегда бежала ее, и я ответила, что, на мой взгляд, ее слова доказывают, какие беды грозят людям, стремящимся к нечеловеческому совершенству. Вы именно та ангельская душа, которой трудно найти достойную пару. А Фелисите, мое дорогое дитя, отвратит от Вас угрозу одиночества: она найдет Вам, — пусть даже ценою своей собственной жизни, — ту женщину, с которой Вы будете счастливы в супружестве.

Протягиваю Вам руку, как друг, и рассчитываю не на Ваше сердце, а на Ваш разум, и, верю, он поможет нам стать братом и сестрой. Закончим на этом нашу переписку. Признайтесь, что достаточно нелепо слать друг другу письма из Туша в Геранду.

Беатриса де Катеран»

Взволнованная до последней степени обстоятельствами, развитием и ходом любви Каллиста к г-же де Рошфид, баронесса не могла дольше оставаться в зале, где она сидела за вышиванием, при каждом стежке вскидывая глаза на Каллиста, который виден ей был из окна; она вышла в сад и приблизилась к сыну с робким и в то же время смелым видом. В эту минуту мать походила на куртизанку, которая, силой своей прелести, хочет добиться уступок.

— Ну что? — неопределенно спросила она, вся дрожа, но не осмеливаясь первой заговорить о письме.

Каллист показал ей послание Беатрисы и затем прочел его вслух. Две прекрасные, столь наивные и простые души не заметили в этом вероломном и коварном ответе ни хитрости, ни ловушек, которые щедро расставила маркиза.

— О, это великая и благородная женщина! — вскричала баронесса, и глаза ее увлажнились. — Я буду молить за нее бога. Я не верила, что женщина, покинувшая мужа и ребенка, может быть столь добродетельной! Она достойна прощения.

— Разве я не прав, обожая ее? — спросил Каллист.

— Но куда тебя заведет эта любовь? — вскричала баронесса. — О дитя мое, сколько женщин, наделенных самыми благородными чувствами, несут мужчинам гибель! Их следует бояться больше, чем низких созданий. Женись на Шарлотте де Кергаруэт, выкупи заложенные родовые земли. Продав две-три фермы, мадемуазель де Пеноэл поможет нам в этом. Ты восстановишь и расширишь наши владения. Таким образом ты сможешь оставить своим детям доброе имя, хорошее состояние...

— Забыть Беатрису?.. — сказал Каллист глухим голосом, не подымая глаз.

Он покинул мать и поднялся к себе, чтобы ответить маркизе. Письмо г-жи де Рошфид запечатлелось в сердце г-жи дю Геник: ей хотелось знать, на чем зиждутся надежды Каллиста. Обычно в эти часы кавалер дю Альга прогуливал на городской площади свою собачку, и поэтому, надев шляпку, накинув на плечи шаль, баронесса смело отправилась туда. Появление г-жи дю Геник на герандския улицах в столь неурочный час вызвало смятение, — баронесса выходила из дома только в церковь или в праздники прохаживалась с мужем и мадемуазель Жаклиной по двум красивым бульварам, излюбленному месту прогулок горожан, и не удивительно, что уже через два часа герандцы собирались кучками и обсуждали это необычайное происшествие:

— А вы видели, что госпожа дю Геник выходила нынче из дома?

Когда эта новость достигла слуха Жаклины, она заявила племяннице:

— Должно быть, у Геников стряслась беда.

— Каллист безумно влюблен в маркизу де Рошфид, — ответила Шарлотта, — я уеду домой, в Нант.

А тем временем кавалер дю Альга, несказанно удивленный появлением баронессы, отпустил сворку своей любимицы Тисбы, чтобы она не отвлекала его внимания от предстоящего разговора.

— Кавалер, вы сведущи в любовных делах?

Кавалер дю Альга выпрямил свой стан не без фатовства. Фанни, не называя ни сына, ни маркизы, подробно пересказала ему содержание письма и спросила, что бы мог означать подобный ответ. Кавалер слушал сосредоточенно, поглаживая подбородок; сочувственно подымал брови, участливо кривил рот; наконец он взглянул на баронессу проницательным, пристальным взглядом.

— Когда породистым лошадям предстоит взять барьер, они сначала обнюхивают его, приглядываются, — промолвил он. — Наш Каллист сорвет не один цветок блаженства.

— Тише! — шепнула баронесса.

— Нем, как могила. Этим качеством я славлюсь с давних пор, — возразил старый кавалер. — Чудесная погода, — продолжал он, помолчав немного, — начался норд-ост. Бог ты мой, если бы вы видели, как фрегат «Бель Пуль» шел по такому ветру, когда... Впрочем, — прервал он самого себя, — в ушах у меня ужасный звон, и опять начались колики, — значит, погода переменится. Если бы вы знали, какую славную победу одержало это судно. Даже дамы стали носить чепчики а-ля «Бель Пуль». Госпожа де Кергаруэт первая явилась в Оперу в таком уборе. «Вы победоносно причесаны», — сказал я ей. Эта острота облетела все ложи.

Баронесса любезно слушала старика, а он по всем правилам галантности проводил свою даму до самого дома, забыв даже Тисбу. По дороге он вдруг решился посвятить баронессу в тайну рождения Тисбы. Тисба, принадлежавшая кавалеру дю Альга, доводилась внучкой прелестной Тисбе, собачке первой супруги адмирала де Кергаруэта. Та Тисба прожила целых восемнадцать лет. Баронесса проворно поднялась к Каллисту, ноги несли ее, как будто она сама стала героиней романа.

Каллиста не было, но Фанни заметила письмо, лежащее на столе, оно было адресовано г-же де Рошфид и не запечатано. Непреодолимое любопытство и беспокойство побудили мать прочесть ответ сына. Ее проступок был жестоко наказан. Она ужаснулась, увидя, в какую бездну толкает любовь ее Каллиста.

От Каллиста к Беатрисе

«Что мне род дю Геников в наши дни, дорогая! Имя моего рода — Беатриса, счастье Беатрисы — мое счастье, ее жизнь — моя жизнь, а все мое богатство — ее сердце. Наши земли заложены два века тому назад и, очевидно, еще два века останутся в залоге; фермеры владеют ими, и ничто не может изменить существующего положения. Ведь Вас, Вас любить, вот что я исповедую, во что верю.

Вступить в брак! Одна только эта мысль надрывает мне сердце. Другая Беатриса! Разве есть она на свете? Я женюсь только на Вас, и если потребуется, я буду ждать двадцать лет, я молод, а Вы и через двадцать лет будете прекрасны. Моя мать святая, я не имею права ее осуждать. Но она никогда не любила! Я знаю теперь, что она потеряла и какие жертвы принесла. Вы научили меня, Беатриса, еще сильнее любить мою мать; ей одной, — кроме вас, понятно, — принадлежит мое сердце, оно вечно будет принадлежать ей, и она будет единственной Вашей соперницей; значит, Вы владеете мной безраздельно. Таким образом, все Ваши доводы не нашли отклика во мне. Что касается Камилла, то по первому Вашему знаку я умолю ее, и она сама скажет Вам, что я уже не люблю ее: она мать и воспитательница моего разума, не менее и не более. С той поры, как я увидел Вас, она стала мне сестрой, подругой или, если хотите, другом; мы связаны единственными узами — узами дружбы и не имеем друг на друга никаких иных прав. Пока я не знал Вас, она была для меня женщиной. Но при виде Вас я понял, что она мужчина: она плавает, охотится, она ездит верхом, она курит, она пьет, она пишет, она разбирает души и книги, в ней нет ни малейшей слабости, она ходит крупным мужским шагом; у ней нет Ваших непринужденных движений, ни Вашего голоса — голоса любви, ни Ваших лукавых взглядов, ни Вашей грациозной походки: она — Камилл Мопен и ничто иное; в ней нет ничего от женщины, а в Вас есть все, что я люблю в женщине. С первого взгляда, как я Вас увидел, мне показалось, что Вы моя. Вы будете смеяться, но я и сейчас так чувствую, мне страшно подумать, что мы вынуждены будем расстаться! Вы — моя душа, моя жизнь, и я не мыслю своей жизни без Вас. Позвольте же мне любить Вас. Мы скроемся от всех, мы убежим далеко-далеко, в страну, где Вы не встретите никого и где в Вашем сердце будут только я и бог. Моя мать, которая уже любит Вас, приедет к нам и будет жить вместе с нами. В Ирландии есть замки, и родня моей матери предоставит один из таких замков в наше распоряжение. Ради бога, уедемте! Барка, матросы — и мы будем там завтра, раньше, чем парижский свет, которого Вы так боитесь, узнает о том, где мы находимся. Вас не любили; я почувствовал это, перечитывая Ваше письмо, я понял, что, не будь обстоятельств, о которых Вы говорите, Вы позволили бы мне любить Вас. Беатриса, святая любовь стирает прошлое. Видя Вас, можно ли думать о ком-либо ином, кроме Вас! Ах, я люблю Вас так сильно, что мне хотелось бы, чтобы Вы были в тысячу раз хуже, чем на самом деле, и я мог бы доказать Вам силу своей любви, обожая Вас, как святую. Вы говорите, что моя любовь оскорбляет Вас. О Беатриса, ты сама не веришь этому! Любовь благородного ребенка, — а разве не Вы сами назвали меня так, — может оказать честь королеве. Итак, завтра мы с Вами, как влюбленные, отправимся бродить по скалам и берегу моря, и, ступая по пескам старой Бретани, Вы освятите их для меня! Подарите мне этот день счастья; и эта милостыня, о которой, быть может, Вы скоро забудете, станет для Каллиста вечным богатством...»