Обед кончился. Рыбинский поднялся с своего места и с поклоном пожал руку лесничихи, благодаря ее, как хозяйку. Затем уже обратился к прочим дамам. Молодые люди, следуя примеру Рыбинского, с любезностями окружили временную хозяйку. Гости-тузы не хотели признать ее и, раскланявшись с хозяином, неловко отворачивались от жены лесничего и уходили прочь. Незнакомые с нею, особенно богатые дамы, окидывали ее гордым, презрительным взглядом и проходили мимо; но знакомые и принадлежавшие к тому уезду, которого Рыбинский был предводителем, не выдержали и, победивши внутреннее неудовольствие, с улыбками и приветствиями подавали руку ненавистной лесничихе; некоторые даже, не будучи знакомы, заговаривали и просили позволения познакомиться.

– Mesdames, – сказал Рыбинский, умышленно громко, ведя под руку Осташкова, который был в смущении от такой чести и беспрестанно целовал предводителя в плечико. – Сегодня за обедом Юлия Васильевна объявила мне свое намерение сделать доброе дело для одного из наших дворян, именно вот для монсеньора Осташкова: она хочет взять на воспитание к себе его дочь. Не правда ли, что это доброе дело? Она меня даже сконфузила, когда я вспомнил, что я ничего еще не успел сделать для его семьи. Юлия Васильевна, – продолжал он, обращаясь к жене лесничего, – вот рекомендую вам, тот господин Осташков, многочисленность семейства которого так тронула ваше доброе сердце.

Юлия Васильевна несколько сконфузилась.

– Но зачем же вы объявляете об этом с такой помпой! – сказала она с легким упреком.

Осташков, немного навеселе, скоро расчувствовался и со слезами на глазах поцеловал ручку Юлии Васильевны.

– Не оставьте вашими милостями. Заставьте за себя вечно Бога молить. Покорнейше вас благодарю за ваше такое неоставление… Бог вас наградит, что не оставляете бедного человека… – говорил он, отирая глаза.

– Ах, господин Осташков, мне, право, совестно… Пойдемте отсюда куда-нибудь… Мы поговорим с вами наедине… И она ушла с Осташковым в другие комнаты…

– Юлия Васильевна, кажется, рассердилась на меня, что я объявил об ее намерении; но доброта ее сердца привела меня в восторг, и я, как предводитель, счел себя обязанным торжественно высказать ей благодарность за одного из наших дворян. Ведь никому же из нас, господа, не пришло в голову сделать что-нибудь для детей Осташкова… На будущих выборах, господа, нужно пристроить которого-нибудь из его сыновей.

– Конечно, конечно! – послышалось несколько голосов.

– Я еще утром сегодня имел честь говорить вам об этом, – заметил Паленов с горькою улыбкой, – но вам не угодно было обратить внимания на мои слова… И я объявил тогда же Осташкову, что так как дворянство не желает обратить внимания на его бедственное положение, то я один беру на себя воспитание и образование его сына. Еще давеча утром объявил я ему об этом.

– Я этого всегда ожидал от вас, Николай Андреич, – отвечал Рыбинский, – я это предвидел – и потому не торопился говорить об этом. Я убежден, что все наше дворянство всегда считало вас способным и готовым на всякое доброе дело, если бы вы даже и не изволили объявить о вашем намерении облагодетельствовать Осташкова… Но тем лучше: теперь судьба двоих из его детей устроена: нам надобно будет подумать на выборах, куда бы поместить другого его сына… Однако, господа, до выборов еще долго… Пойдемте курить.

И гости шумною толпою двинулись вслед за хозяином на террасу.

III

– Ну, так как же, господин Осташков, вы отдадите мне вашу дочь?… – спрашивала Юлия Васильевна Осташкова в другой комнате… – Да как вас зовут?

– Так точно-с: то самое прозвание… Осташков… прозываюсь… от своего рода.

– Нет… Ваше имя?

– Никанор-с…

– А отчество?

– Александрыч…

– Ну-с, Никанор Александрыч, так вы отдадите мне вашу дочь?

– Как же я могу это сделать, чтобы не отдать… Я должен это за великое счастие почитать… Вы хотите мне этакую добродетель сделать, а я бы стал еще ломаться…

– И вам не жалко будет?

– Эх, матушка, их у меня много… конечно, как своего детища не жалко; да ведь я ее не на бездолье отдам, для ее же счастья. А у меня-то, при моей бедности, чтобы она увидела… Какое бы я ей мог образованье или ученье предоставить…

– Я ее буду держать как барышню, учить по-французски, на фортепьянах… Вы рады будете?…

– Как же не радоваться… что же уж этого лучше…

– А у вас много детей?

– Да ни много ни мало: шестеро, да седьмой скоро будет. Три сына да три дочери… Это добро, матушка, скоро копится… не что другое… У меня жена, слава Богу: что ни год, то и ребенок…

Юлия Васильевна смеялась и закрылась платком. Осташков тоже засмеялся…

– Да что делать-то, сударыня… люди мы еще молодые…

Юлия Васильевна засмеялась еще громче.

– Ах, что он говорит…

– Вы на меня, матушка, не прогневайтесь: я человек не ученый, темный… Может, что и не так скажу: не осудите…

– Нет, нет, ничего… Вы очень любите вашу жену?…

– Как же не любить жены… Кого же и любить, коли не жену…

– Уж будто и нельзя не любить жену…

– Да как же это можно… Зачем же и жена, коли ее не любить…

– О, хитрите!.. А как же давеча рассказывали, что вы хотели поцеловать какую-то Парашу…

– Ну да что это… это ничего больше, как одно баловство было… Да ведь уж это давно же и было… Молодо тогда еще был, неопытен…

– А что это за Параша такая?…

– Так девчонка в то время была у Павла Петровича… насчет танцев.

– Хорошенькая?

– Ну уж знатная девка, писанная… да и вор же была…

– А теперь где же она?

– И теперь при здешнем доме находится… Ну да теперь совсем не то стала…

– Что же, подурнела?

– Нет, она и теперь еще из лица-то авантажна… Ну, уж известно все не то, что прежде… А то, что гораздо степеннее стала… Тоже годы… Опять же и детная стала…

– Как детная? Что это значит?

– А так… значит, своими детями обзавелась… Вот и присмирела… Дети-то, ведь, матушка… они… ой, ой, ой! сколько заботы-то прибавляют…

– Разве она замужем?

– Нет, какое же замужем… Она так-то есть в комнатах… – Осташков подмигнул. – Что делать-то, сударыня!.. Это уж этакое дело. Без этого мужчине нельзя, хоть весь белый свет изойди… Барин тоже холостой, молодой… не на стороне же искать… Известно, как бы женат был, так об этом бы не думал: свой бы закон был… Да вот нет, не женится… Видно, по сердцу не находит…

Юлия Васильевна молчала и сидела задумчивая и сердитая, нахмуривши брови и надувши губки.

– Что вы, матушка, не на меня ли