«В это приблизительно время, неизвестно кем, в Николаевском парке была пущена ракета, которая как бы послужила сигналом для стрельбы по всему городу»{427}. Из этого, скорее, следует, что противники украинцев заранее готовились к событиям. Был и еще один нюанс. На экстренном заседании Комитета Центральной Рады, на следующий день, член комитета Крупнов отметил: «[К]оли ешелон ішов по путі, то почулись постріли з боку Степанівської та Жилянської вулиці. Ці постріли не могли належати ні до Богдановців, ні до кирасірів. До кого ж вони належать[?]»{428}

Во всяком случае, стороны сходятся в том, что первый эшелон богдановцев свободно проследовал через станцию Пост-Волынский (и далее на Бердичев), а второму на этой станции устроили еще более серьезную встречу, чем в городе. Там была пулеметная команда и 4-й эскадрон кирасирского полка, туда же прибыла рота юнкеров. В последовавшей перестрелке около 15 богдановцев было убито и около 30 ранено; кирасиров было ранено трое. По утверждениям украинской стороны, кирасиры кричали нечто вроде: «Бросайте оружие и выходите – мы вам покажем вильну Украину!», «Центральную Раду надо разогнать» и т. п.{429} Богдановцев быстро разоружили и вскоре отправили в Боярку, где поместили под арест. Третий и четвертый эшелоны были задержаны в Киеве.

Разойдясь в описании событий, стороны тем более разошлись в их оценке. Екатерина Шульгина, она же «А. Ежов», написала в «Киевлянине» по горячим следам:

Украинские «казаки» сложили вчера славную быль о том, «как полк Богдана Хмельницкого ходил воевать на Волынь и что из этого вышло».

В пылу воинственного азарта, разогретые теми великими чувствами «Спасения Украины», о которых с некоторых пор твердит гетман Петлюра – «казаки-богдановцы» начали бой с самого прибытия своего на вокзал, приняв, вероятно, русских кирасиров за немецких кавалеристов.

В нетерпении своем – они пост Волынский приняли за границы Волыни, где идут теперь сражения{430}.

Отдавая должное риторическому мастерству автора, нельзя согласиться как минимум с последним пассажем: не вызывает сомнений, что бой на Посту-Волынском произошел не по инициативе украинцев. Михаил Грушевский, со своей стороны, писал (через несколько лет после событий): «Розстріл першого українського полку при виїзді його з Київа на фронт <…> був очевидним наслїдком против-української аґітації, що йшла з ріжних темних джерел»{431}.

Похороны убитых казаков Богдановского полка. 30 июля (12 августа) 1917

Бесспорно, пожалуй, одно. Неудавшийся путч полуботковцев практически в равной мере осудили и «русская», и «украинская» стороны. Тот случай можно схематически охарактеризовать как «полуботковцы против всех». Здесь же, вне зависимости от того, кто и почему на самом деле начал стрельбу, налицо было первое вооруженное столкновение «украинского» проекта с «русским». Увы, далеко не последнее.

В этот же период была заложена основа нового конфликта Петрограда с Киевом.

Центральная Рада на следующий день после событий с богдановцами приняла ряд требований к российским военным властям: 1) прекратить дальнейшую высылку на фронт полка имени Богдана Хмельницкого, а также вернуть уже отправленный эшелон; 2) немедленно вывести из Киева кирасиров и донцов; 3) сместить полковника Оберучева с должности начальника Киевского военного округа, а нового начальника назначить по согласованию с Центральной Радой{432}. Это было еще одним шагом на пути самоутверждения Рады в качестве украинской власти.

Временное правительство, в начале июля (по старому стилю) пережившее серьезную угрозу со стороны большевиков и крах наступления Керенского, заняло более жесткую позицию в том числе и по украинскому вопросу.

15-го (28-го) июля делегация Генерального секретариата (Винниченко, Барановский и Рафес) выехала в Петроград{433} для установления официальных отношений в духе Второго Универсала. «Коли ґен[еральні] секретарі <…> діждались там утворення нового кабінету <…>, – вспоминал Грушевский (имеется в виду кабинет министров, т. е. правительство), – в сїм кабінетї вони стріли відносини неприхильні й підозріливі»{434}. Действительно, выработанный Центральной Радой устав Генерального секретариата был правительством отвергнут, а вместо него 4 (17) августа была «спущена» не согласованная с Центральной Радой «Временная инструкция Генеральному секретариату Временного правительства на Украине». Как явствовало уже из названия, Генеральный секретариат мыслился Временным правительством как краевой орган последнего. При этом были существенно урезаны не только полномочия Генерального секретариата (исключались должности секретарей по делам военным, судебным, продовольственным, путей сообщения, почт и телеграфов – при том, что все эти секретари уже были утверждены Центральной Радой, в тот же день, когда выехала делегация в Петроград), но и… территория Украины. Согласно Временной инструкции, полномочия Генерального секретариата распространялись на пять губерний (вместо девяти, о которых шла речь ранее): Киевскую, Волынскую, Подольскую, Полтавскую и Черниговскую (последнюю – за исключением четырех уездов). Правда, было предусмотрено, что эти полномочия могут быть распространены и на другие губернии, если бы земские учреждения этих губерний того пожелали{435}.

На следующий день, 5 (18) августа, инструкцию начали обсуждать на заседании Малой Рады. Наиболее информативными были, разумеется, доклады Винниченко и Рафеса, которые участвовали в петроградских переговорах. По словам Винниченко, «умову нашу від 3 липня з Церетелі, Керенським вони приймали як зло, як певний обов’язок по векселю, що дістався їм в спадщину і платить звичайно по ньому не дуже-то були заохочені». В какой-то момент заседания правительства начали происходить в закрытом режиме, несмотря на просьбы украинцев. На вопрос последних о причине был получен ответ: было, дескать, принято решение проводить заседания без посторонних лиц. Неудивительно, что Винниченко и Рафес уехали из Петрограда еще до того, как инструкция была издана (оставив, правда, для переговоров Барановского и еще двух коллег).

Дополняя коллегу, Рафес рассказал о том, что переговорам мешал инцидент с полком Богдана Хмельницкого. «Нам приходилось напрягать все силы, – сообщил он, – дабы парализовать те телеграммы, которые приходили из Киева в “Русское слово”». Очевидно, вне зависимости от того, был ли этот эпизод заранее спланированной провокацией, противники украинцев попытались выжать из него максимум пользы для себя. Рафес, тем не менее, был настроен позитивно и предлагал принять инструкцию. «На этих первых окопах, – образно выразился он, – Украинская Центральная Рада, закрепивши[сь], пойдет дальше для борьбы за свои справедливые требования»{436}. На следующий день, при продолжении обсуждения, он же прибег к другому образу: «Достоинство инструкции – ее каучуковое свойство – растяжимость; <…> мы со временем сможем ее растянуть»{437}.

За принятие инструкции агитировал и Винниченко. Но после четырех дней дебатов, 9 (22) августа, Центральная Рада приняла резолюцию, в которой заявила, что инструкция «1) продиктована недовір’ям до змагань всієї демократії України; 2) перейнята імперіалістичними думками