Глава 12

Мы с Сычом переглянулись, очевидно, мы оба ожидали от Мопса совсем другой реакции. А вот Сержант принял произошедшее довольно быстро. То ли потому, что общался с Мопсом больше нашего, то ли просто потому, что мог.

Я вспомнил армейскую поговорку, применяемую к ситуациям, вызывающим когнитивный диссонанс либо просто огорчительным. Звучала она так: не бери в голову, бери в рот — сплевывать легче.

— Что вы имеете в виду? — уточнил я у Мопса, понимая, что сейчас собираюсь взять в голову, в отличии от Сержанта, который опять взялся за стул.

— Мало описаний, — спокойно пояснил Мопс. — Хотя не могу сказать, что плохо с образностью. Допускаю, что вы сознательно выхолащиваете все возможные детали, чтобы акцентировать внимание на других аспектах текста. Но в этом случае, на мой взгляд, стоило бы усилить эффект. Например, сделать реальность Андрея более серой, а вот мир Архана раскрасить. Или наоборот. Понимаете?

Я сел на свою койку рядом с Мопсом и посмотрел на него как на пришельца.

— Понимаю… — Я поморщился, забыл про проклятую букву, причиняющую боль.

— Но? — Он выглядел как-то иначе. Собачья дурость в глазах явно уменьшилась. Теперь он скорее стал смешным, добродушным интеллигентом, и прозвище Мопс уже не совсем подходило.

— А вам не кажется, что эту идею… — Я попытался подобрать необидную формулировку, но он меня опередил.

— Украли у меня? — Мопс понимающе и грустно улыбнулся.

Так улыбаются иногда бывшие алкоголики, которых подозревают в чем-то, к чему они не имеют отношения, но могли бы сделать. Мне стало неловко.

— Просто интересно, — не лучшим образом оправдался я.

— Мне уже гораздо лучше, — коротко пояснил Мопс, собирая страницы книги в одну стопку. — Но не факт, что я бы счел вас вором и в острой фазе.

— Почему?

— Ну, я же не все книги считаю украденными у меня.

— Я пытался понять, что общего у книг, которые вы упоминали. Но так и не нашел общий признак. Они слишком разные и по жанру, и по уровню, если можно так сказать, даже по объему.

Мы на секунду отвлеклись на скрип стула. Сержант приступил к процедуре вечернего центрирования. Скоро отбой, торопится.

— Никакого общего признака нет. — Мопс аккуратно положил стопку листов на мою тумбочку и встал с кровати, не забыв поправить примятое одеяло. — И в этом-то суть.

— В отсутствии общего признака? — не понял я.

— В необъяснимости, — вклинился Сыч.

Мы посмотрели на него, и, кажется, одна и та же мысль посетила и меня, и Мопса. Доктор не зря не торопится выписывать пациента. Депрессия, может, и прошла, но, судя по благому виду и способности увидеть необъяснимость во всем, пришло что-то другое. Новая идея фикс?

— Можно и так сказать в данном случае, — согласился Мопс.

Сыч посмотрел на меня с таким возвышенно-благостным видом, что меня едва не передернуло.

— Они мне просто нравятся, — продолжил Мопс. — И я не могу объяснить почему. Поймите правильно. Вот, например, ваша книга, я могу разложить ее на сцены и в каждой конкретной сцене сказать, что работает, а что — нет. Могу проанализировать ее с разных точек зрения, могу буквально на буквы разобрать. И аргументированно сказать, почему она мне не нравится. Я не говорю, что она хорошая или плохая, не уверен, что имею право судить такими категориями…

— Секунду. — Я перебил Мопса. — Я сообразил, что моя книга вам… не нравится. Но что конкретно вас сводит с ума в тех произведениях?

Мопс сел на свою кровать и задумался. Вообще, его речь изменилась. Он перестал тараторить, хотя если говорил больше пары предложений подряд — начинал разгоняться.

— Думаю, что если бы я мог охватить разумом этот феномен, то вряд ли бы оказался в таком печальном положении, но попробую. Здесь есть два важных момента. Первый — неспособность объяснить свою симпатию. Со вторым сложнее.

Мопс прервался, как будто не желая снова разгоняться и тараторить. Сержант в это время прекратил борьбу со стулом, подошел к стене и прислонился к ней спиной. Внимательно посмотрел на расположение кроватей в палате.

— Не знаю, знакомо ли вам такое чувство… — начал Мопс. — Вы смотрите на что-то прекрасное. Что-то удивительное, невероятное…

— Непостижимое, — кивнул Сыч.

— И это тоже, — не стал спорить Мопс. — И это вас подавляет. Что-то прекрасно настолько, что вы себя плохо чувствуете. Такое часто испытывают в Ватикане, например. Вы бывали в Ватикане?

— Нет, — ответили мы с Сычом хором.

— Я был, — сказал вдруг Сержант.

Мы все уставились на него так, будто он признался в том, что он апостол Петр.

— По работе, — смутился Сержант.

— Удивительное место!

Мопс теперь выглядел так же вдохновенно, как и Сыч недавно, а вот Сыч как-то насторожился. Не хочет слушать хвалебные оды католичеству?

— Все вокруг тебя великолепно! Создано величайшими мастерами. Буквально все вокруг — произведение искусства. И это подавляет в какой-то момент. Так уж устроен человек, что мы без остановки сравниваем и оцениваем — это эволюционная необходимость. Иначе бы мы все вымерли. Ну, и оценка довольно простая: опасно или нет, красиво или нет. Я опаснее, чем он, или нет? Я красивее, чем он, или нет? И вот в Ватикане эта привычка может довести до истерики. Всё вокруг красивее, древнее, утонченнее, чем ты. И создано людьми, которые умнее, способнее, успешнее и значительнее, чем ты. Получается, что ты тут самое чмо.

Мы с Сычом слушали, не перебивая, хотя Мопса явно заносило. Других развлечений все равно нет. Сержант тем временем отслоился от стенки, подошел к ближайшей кровати и чуть подвинул ее.

— Но я не