Я огляделся, вокруг — только трупы. Этот-то откуда взялся?

Я придвинулся к окну — от пожара здесь было светлее. Рубашка была рассечена, в крови. Я поднял рубашку. Что за диво? Удар был сильный, а на мне — лишь порез. В глубине раны был виден только подкожный жир — даже мышцы живота не задеты.

Объяснение нашлось быстро. При взгляде на пистолет оказалось, что удар пришёлся по нему: ствол согнут, замок разбит. Повезло! Удар пришёлся именно по пистолету, изуродовав его. Я с сожалением выбросил бесполезное оружие. Пользоваться им уже нельзя — к чему тогда возить лишнюю тяжесть?

От конюшни к воротам вырвалось несколько лошадей. Что там происходит? Я выглянул из-за угла. Федька выгонял из конюшни всех лошадей постояльцев. И то — не сгорать же безвинным животинам?

Федька споро оседлал лошадей, затянул подпругу, перекинул перемётные сумы. Увидев меня, всполошился:

— Как же это, боярин? Где зацепило?

— Недобиток один за углом был, вот и достал.

— В седле удержишься? Уходить отсюда надо.

Только мы сели в сёдла, как пламя с рёвом вырвалось почти из всех окон, охватив крышу. От жара запахло палёным, начали трещать волосы на голове.

— Ходу!

Мы вынеслись со двора — лошадей и понукать не надо было, сами спешили убраться подальше от пожара.

Мы неслись по ночной дороге, рискуя упасть и сломать себе шею. Через полчаса скачки остановились. Теперь огня видно не было, а дым в предутреннем полумраке не различим.

— Боярин, дай рану перевяжу.

Федька соскочил с лошади, порылся в перемётной суме.

— Снимай рубаху.

Я скинул рубаху, вытер ею живот — всё равно порезана, да и в крови вся. Забросил её в кусты. Федька посыпал на рану размельчённого мха, перевязал чистой холстиной. Ратники всегда имеют мох и холст для перевязки ранений. Мох кровь останавливает, не даёт ранам гноиться.

— Как себя чувствуешь, боярин?

— Пока нормально, утром, посветлу, рану посмотрим. Сейчас едем.

Мы поднялись в сёдла, но дальше ехали шагом. Не хватало убиться, коли лошадь споткнётся в темноте. И так повезло нам — Федька врага вовремя услышал, опять же — татар всех положили, из пожара спаслись. Чем не везение? Надо будет по приезде домой свечки поставить святому Георгию и святому Пантелеймону. Не иначе — они помогли. Ведь хреновая ситуация была.

Начало светать. Мы подъехали к мостику, остановились. Напоили лошадей, обмылись сами. Лица наши были в копоти, мой живот — в подсохшей крови. Нечего людей пугать своим видом.

Тронулись дальше.

Впереди показался постоялый двор.

— Вот что, Федя. Езжай на постоялый двор, купи у хозяина рубаху. Не в таком же виде мне заезжать.

— Ах ты, беда какая, и у меня запасной рубахи нет. И вправду — невместно боярину голышом на людях показываться. Я сейчас, я быстро!

Федька ускакал. Я же спрыгнул с лошади, размял ноги. Порез саднил, но сильно не досаждал. Вскоре вернулся Федор, в руке он держал свёрнутую рубаху. Я надел. М-да, одно достоинство — что чистая. Многажды стиранная, непонятно какого цвета. Ладно, до первого торга доедем — там себе новую одежду куплю, а пока сгодится и эта.

Мы тронулись дальше. К полудню въехали в село — большое, на церкви — звонница. Остановились на постоялом дворе, поели сытно — физические упражнения да верховая езда нагуливают аппетит. Федька перенёс обе перемётные сумы в комнату, а я отправился на торг. Быстро подобрал себе рубаху, немного подумал и взял ещё одну. Места много не займёт — пусть лежит.

Вернувшись на постоялый двор, я снял холстину, которой был перевязан. Рана уже не кровила, края были чистые, без воспаления. Федька снова подсыпал свежего мха и туго перевязал меня чистой холстиной.

— Ну что, боярин, отдыхать будем или поедем?

— Поедем, Федя, до дома не так уж и далеко осталось.

Дальнейшая дорога проходила без приключений, и на четвёртый день мы въезжали в Вологду.

— Ты это, Федя… Про царапину мою никому не сказывай. Лена, супружница моя, переживать будет.

— Нешто мы не понимаем?

Домашние встретили нас с радостью, да и я по ним соскучился. По-быстрому накрыли стол. Хорошо после дороги поесть домашнего, чувствуя себя в полной безопасности.

— Ну, какие новости? — спросил я Лену.

— В городе — никаких. Андрей, приказчик твой, несколько раз наезжал, спрашивал — не вернулся ли ты.

— Значит, нужен, иначе не заезжал бы. Сегодня отдыхаем, а завтра в деревню съезжу. Распорядись, чтобы баньку истопили.

— Сказала уже.

Когда подоспела баня, Лена решила идти со мной.

— Лен, я бы с Фёдором сходил — оба с дороги, обмыться надо.

— Воды много, после нас помоется.

Когда я разделся в предбаннике, Ленка охнула, дотронулась пальчиками до повязки.

— Где это тебя?

— На постоялом дворе, случайно.

Лена заглянула мне в глаза.

— Ой, обманываешь ты меня?

— Истину глаголю.

Лена помогла мне обмыться. Я лежал на лавке и блаженно жмурился. Обмыться в бане с дороги — уже полезно и приятно, а уж когда тебя любимая женщина мочалкой трёт, вроде невзначай касаясь разных таких мест, так и вовсе хорошо.

Следующим днём я с Федором уже скакал в деревню. Наудачу Андрей оказался здесь, а ведь запросто могли разминуться. Пока Федор обнимался с боевыми холопами, Андрей доложил мне о делах.

— Плотника с семьёй взял в холопы. Думаю, ругать не будешь?

— Кто таков?

— Перебежчик из Литвы, с семьёю вместе. На торгу подряжался на работу. Взял я их, избу себе ставить разрешил, за одним и мастерство его посмотрим. О доме не уговаривался, пока за прокорм работает.

— И как?

— На избу посмотри — уже заканчивает.

Мы прошли в дальний конец деревни. Изба уже была почти готова, стояла под крышей. Быстро — сколько меня не было? Я наморщил лоб, вспоминая. Да месяца полтора. Из избы вышел кряжистый, бородатый мужик лет сорока. Для мастерового — самое то, опыт уже есть, и силы. В самом возрасте мужик. Увидев Андрея, зашагал к нему.

— Здоровьичка вам.

— Ты не мне — вот боярину здоровья желай.

Плотник поклонился — степенно, с достоинством.

— Терентием отец назвал.

— Что, Терентий, не понравилось житьё на Литве?

— Притеснял уж больно хозяин прежний.

— За дело небось?

— Как же — за дело… Работу спрашивал, а денег не давал. А у меня — семь ртов, окромя жены. Все кушать хотят.