— Бери две! — заорал я в трубку, да так громко, что на меня обернулись несколько прохожих.

— Угу, это он, — сказал Эд в мобильник, — Жду.

— Видок у тебя унылый, — сказал я.

— Я дико зол.

— Не бери в голову.

Эду сейчас следовало находиться совсем в другом месте. Сегодня он должен был диджеить в Лутоне, но едва он приготовился начинать, как мероприятие отменилось: кто-то позвонил о заложенной бомбе. От нечего делать Эд присоединился к нам с Крейгом, поскольку у нас на данный вечер планировался выход в свет. Вообще-то мы собирались пойти шататься по клубам, но как-то так вышло, что мы сбились с торного пути и в конце концов вырулили на дорогу Большой Пьянки. Теперь уже не могло и речи идти о посещении каких-нибудь зажигательных танцулек с целью охоты на милых дам. Конечно, мы вполне могли убедить себя, что мы еще ого-го, но тогда наши похождения закончились бы наверняка уже совершенным унижением.

— А зачем кому-то может понадобиться закладывать бомбу в клубе? — спросил я Эда. — Или, по крайней мере, угрожать это сделать?

— Тут, паря, драчка за сферы влияния. Кому устраивать эти иггучки-дрючки, кому обеспечивать безопасность, а кому толкать дурь, тут крутится уйма бабла. — Эд прикончил свой «Бекс». — Все обычно идет гладко, все шито-крыто, ведь каждому выгодно, чтобы башли текли без задержек, но иногда возникают какие-то трения, а никому не хочется уступать; тогда-то какая-нибудь задница возьмет и брякнет аргументом повесомее. Как, например, сегодня, — Он покивал и взглянул в мою сторону. — Что-то навроде того, чем занимается этот твой Мерриэл.

— Ты так думаешь?

— Вполне вероятно. — Эд передернул плечами, — Точно не знаю, да и не хочу знать. Для меня это просто некий поганый ублюдок, который улаживает их говеные дела. А в результате выворачивает карман честному работяге диджею, рази так можно?

— Погодь, сейчас я организую выпивку.

— Мотай поживее…

Понятия не имею, где это произошло.

— Зде…

— Что?

— А ты секешь, о чем тарахтит твой дружок?

— Кто, Крейг?

— Ну, кто ж ище, балда?

— Понимаю, будь спок.

— Кой-то чумовой акцент, ась?

— Какого черта, о чем ты?

— Говорю, мне с вашей шотландской шатией завсегда трендеть раз плюнуть, а с ним прям хоть переводчика заводи.

— Шуткуешь?

— Не, я на серьезе, паря. Хи-и-и, хи-и-и, хи-и-и.

— Чепуху мелешь какую-то. Крейг давно избавился от шотландского акцента. Ну, почти. Когда он приезжает в Глазго, его держат за лондонца.

— В общем, да, но все-таки.

— Ну а что в таком случае ты, засранец, вздумаешь сказать о моем английском?

— Ты, кажись, взял в башку, шо акцент у тебя, как у диктора Би-би-си?

— И даже лучше!!! — взревел я так, что прохожие стали опять оглядываться, — У меня вообще нет акцента!

— Ха! У него нет акцента! Есть, да еще какой, паря!

— Щас нет, — возразил я с иронией, выдавая самый махровый акцент, на который был только способен.

— Хи-и-и, хи-и-и, хи-и-и. Ладно, раз так; а вот скажи, какой национальности я?

— Ты британец.

Эд закатил глаза.

— Хорошо, тогда из какой части Британии?

— Из Брикстона[69].

— Виляешь, приятель, не нужно прикидываться тупицей.

— О’кей. Ты англичанин.

— Вот и ошибся. Я англечанин.

— Англечанин? Что ты хочешь сказать, черт тебя задери? Там в середине стоит «и»!

— Да, но все равно говорят «англечанин», верно?

— Протестую!

— Скажи «фильм».

— Фильм.

— Нет! Давай уж выговаривай, как всегда.

— А что? Я всегда так говорю.

— Ни хрена! Ты говоришь «филим», вот как! Причем всегда!

— Ничего подобного. Фильм. Вот так.

— Вишь?

— Что именно?

— Ты сказал «филим»!

— Нет, вовсе не так.

— Именно так. Вон идет твой приятель; послушаем, как это слово произносит он. Эй, Крейг, братишка, ну-ка скажи «фильм».

Крейг сел, поставил выпивку на стол и, ухмыльнувшись, проговорил:

— Кинокартина.

Ох, как мы ржали.

— Нет, все дело в том, типа, чтобы понять: есть сильные мира сего и есть бессильные, крутые и слабаки, победители и проигравшие, богатые и бедные, так вот, все дело в том, к каким ты себя относишь. Если к победителям, то тебе не остается ничего другого, как заявить: «Отлично, хрен с ними, с бедняками, обездоленными, голодранцами или как их там еще, не важно; меня все это не колышет; я хочу быть среди победителей, и мне дела нет, по кому для этого придется пройтись, чтобы пролезть в их число и там закрепиться». Если же ты относишь себя к лузерам…

— Сам ты лузер, — возразил Эд.

— Нет-нет, я не про тебя.

— Да и у тебя-то денег куча.

— А я вовсе и не утверждаю, что иметь деньги аморально. Хотя насчет акций я не совсем уверен…

— Ты чё, парень? Чем те плохи акции?

— Тем, что они являются законным способом возвыситься и над работниками, и над потребителями, вот чем, — заявил я и даже сам понял, насколько высокопарно прозвучали мои слова.

— Могет быть. Но готов спорить, у тебя самого, паря, где-то заныканы акции, хоть ты и сам можешь об этом не знать.

— Вовсе нет, — запротестовал я.

— Нет? — переспросил Эд, — У тебя есть пенсия?

— Нет! — воскликнул я, торжествуя.

Эд выглядел обескураженным.

— Чё? У тебя нет свидетельства пенсионного фонда?

— He-а. Вышел из одного и не вступил в другой.

— Ты рехнулся.

— И тут не угадал. Просто я принципиальный, понял, придурок?

— Для такого человека, как Кен, — пояснил Крейг, — ощущение собственной правоты стоит тех денег, которые он наварил бы к старости.

Тогда я думал, что это он в мою поддержку.

— И все равно чую, где-то у тебя есть акции. Как ты башли-то хранишь?

— Строительное общество. Последнее из оставшихся больших товариществ. Что-то типа кассы взаимопомощи в масштабе всей страны. Все мои деньги идут на ссуды тем, кто покупает себе жилье, а не на рынок капиталов и уж точно не в карманы зажравшихся толстосумов-директоров.