— Гы, — фыркнул Эд, — И шо ты с этого имеешь? Четыре процента?

— Чистую совесть, — ответил я и про себя отметил, что снова скатываюсь в помпезность, — Как бы то ни было, просто хочу сказать, что можно к чему-то стремиться, строить честолюбивые планы и хотеть хорошо жить, и чтобы хорошо жили твои друзья, твои жена и дети, но при этом сохранять свою… Постой, Крейг, а что, собственно, я пытался сейчас доказать?

— Ты пытался доказать, что напился, — рассмеялся Эд, — Причем в драбадан.

— Думаю, — отозвался Крейг, — ты хочешь объяснить, что делает человека правым или левым. Либералом или нет. Нечто в этом роде. — И он сделал рукой неопределенный жест. — В общем, не знаю.

Сидя на стуле, Крейг казался особенно долговязым и нескладным; он как бы весь обвис, руки и ноги его казались ватными, свет отражался от его бритой головы. К тому времени мы уже перебрались в «Сохо-Хаус», это после того, как бар закрылся. Может, по дороге выпили еще где-то. Хорошо помню, мы жутко не хотели покидать бар, потому что там мимо нас постоянно проходили потрясающе красивые женщины (и что интересно, чем дольше мы там сидели, тем красивее они становились).

Как бы там ни было, теперь мы сидели в «Сохо-Хаусе», душном и переполненном, и при этом я никак не мог вспомнить, на каком этаже нахожусь или хотя бы в каком зале, а главное, мне все не удавалось сообразить, в какой стороне туалет. Хорошо еще, мы сумели забить столик, но сидеть за ним посреди толпы стоящих людей означало невозможность увидеть знакомые приметы и как-то сориентироваться на местности. Понятия не имею, отчего наш разговор принял такое странное направление, но, вполне возможно, вина за это лежала как раз на мне.

— Кажется, и вправду нечто подобное, — кивнул я, чувствуя, что соглашаюсь с чем-то очень для меня важным, хоть и не в силах припомнить, с чем именно. — Это и есть наш, бля, девиз. Из тех, в которых и впрямь что-то есть. Тут главное, кому ты сочувствуешь, себе или ближнему… или ближней… или вообще людям. Вот, это о том самом. Да, точно.

— О чем именно?

— Так это я и хочу объяснить… прямо здесь и сейчас.

— Ну?

— Давай валяй!

— Ну, типа, ты видишь, как у кого-то действительно куча реальных проблем, и что ты думаешь: «Ага, по уши в дерьме, неудачник!» Или ты думаешь: «Жалость-то какая! Не повезло тебе…» Или: «Эй, бедолага, не могу ли я чем помочь?» Тут есть выбор. Выбор есть. И не один. Вот об этом самом и речь, какой ты: злобный или добрый.

— Тогда ты очень добрый, — сказал Крейг, — Ведь ты пропустил тех, кто выразился бы похуже, чем «Ты по уши в дерьме, неудачник!».

— Да, в самом деле? Такие имеются?

— Разумеется. Они думают: «Гм. Как бы половчее использовать положение этого пришибленного, а потому, значит, беззащитного человека?»

— Ни хрена себе! — воскликнул я, обалдевая от подобного недостатка цинизма в своих рассуждениях. — Действительно пропустил. — И добавил, качая головой: — Вокруг полным-полно настоящих подонков.

— Они всегда поблизости. В каких-нибудь десяти футах, — сообщил Эд. — Особливо здесь.

— Для такого человека, как Кен, — пояснил Крейг, — ощущение собственной правоты стоит тех денег, которые он наварил бы к старости.

Тогда я думал, что это он в мою поддержку.

— И все равно чую, где-то у тебя есть акции. Как ты башли-то хранишь?

— Строительное общество. Последнее из оставшихся больших товариществ. Что-то типа кассы взаимопомощи в масштабе всей страны. Все мои деньги идут на ссуды тем, кто покупает себе жилье, а не на рынок капиталов и уж точно не в карманы зажравшихся толстосумов-директоров.

— Гы, — фыркнул Эд, — И шо ты с этого имеешь? Четыре процента?

— Чистую совесть, — ответил я и про себя отметил, что снова скатываюсь в помпезность, — Как бы то ни было, просто хочу сказать, что можно к чему-то стремиться, строить честолюбивые планы и хотеть хорошо жить, и чтобы хорошо жили твои друзья, твои жена и дети, но при этом сохранять свою… Постой, Крейг, а что, собственно, я пытался сейчас доказать?

— Ты пытался доказать, что напился, — рассмеялся Эд, — Причем в драбадан.

— Думаю, — отозвался Крейг, — ты хочешь объяснить, что делает человека правым или левым. Либералом или нет. Нечто в этом роде. — И он сделал рукой неопределенный жест. — В общем, не знаю.

Сидя на стуле, Крейг казался особенно долговязым и нескладным; он как бы весь обвис, руки и ноги его казались ватными, свет отражался от его бритой головы. К тому времени мы уже перебрались в «Сохо-Хаус», это после того, как бар закрылся. Может, по дороге выпили еще где-то. Хорошо помню, мы жутко не хотели покидать бар, потому что там мимо нас постоянно проходили потрясающе красивые женщины (и что интересно, чем дольше мы там сидели, тем красивее они становились).

Как бы там ни было, теперь мы сидели в «Сохо-Хаусе», душном и переполненном, и при этом я никак не мог вспомнить, на каком этаже нахожусь или хотя бы в каком зале, а главное, мне все не удавалось сообразить, в какой стороне туалет. Хорошо еще, мы сумели забить столик, но сидеть за ним посреди толпы стоящих людей означало невозможность увидеть знакомые приметы и как-то сориентироваться на местности. Понятия не имею, отчего наш разговор принял такое странное направление, но, вполне возможно, вина за это лежала как раз на мне.

— Кажется, и вправду нечто подобное, — кивнул я, чувствуя, что соглашаюсь с чем-то очень для меня важным, хоть и не в силах припомнить, с чем именно, — Это и есть наш, бля, девиз. Из тех, в которых и впрямь что-то есть. Тут главное, кому ты сочувствуешь, себе или ближнему… или ближней… или вообще людям. Вот, это о том самом. Да, точно.

— О чем именно?

— Так это я и хочу объяснить… прямо здесь и сейчас.

— Ну?

— Давай валяй!

— Ну, типа, ты видишь, как у кого-то действительно куча реальных проблем, и что ты думаешь: «Ага, по уши в дерьме, неудачник!» Или ты думаешь: «Жалость-то какая! Не повезло тебе…» Или: «Эй, бедолага, не могу ли я чем помочь?» Тут есть выбор. Выбор есть. И не один. Вот об этом самом и речь, какой ты: злобный или добрый.

— Тогда ты оченьдобрый, — сказал Крейг. — Ведь ты пропустил тех, кто выразился бы похуже, чем «Ты по уши в дерьме, неудачник!».

— Да, в самом деле? Такие имеются?

— Разумеется. Они думают: «Гм. Как бы половчее использовать положение этого пришибленного, а потому, значит, беззащитного человека?»

— Ни хрена себе! — воскликнул я, обалдевая от подобного недостатка цинизма в своих рассуждениях. — Действительно пропустил. — И добавил, качая головой: — Вокруг полным-полно настоящих подонков.

— Они всегда поблизости. В каких-нибудь десяти футах, — сообщил Эд. — Особливо здесь.

— В десяти футах? — усомнился я, — Думаю, все-таки не меньше чем в десяти метрах.