Корделия смотрела на него с легким непониманием и смущением. Она не поняла значения тоста. Конечно же. Он не спешил ей ничего объяснить. Он только жестом пригласил ее к столу и слушал, как нежно шуршит парча, когда она двигается. Капли ее собственной крови на подоле были почти незаметны, но он помнил, как она их пролила. Именно они его и привлекли. Вернее, запах ее крови. Такой насыщенный и такой изысканный. Не уколись она иголкой в тот день, и он мог бы пройти мимо своей судьбы. Как просто не заметить одну маленькую швею в палаццо, полном прислуги и духов. Тени в зеркалах твердили ему, что Корделия опасна, но он не прислушивался к ним. Хотя девушка и вправду представляла собой опасность. Не заметь он ее, он никогда бы не узнал того чувства, которое теперь его разрывало.

– Прошу, садись, – он указал ей на резной стул по другую сторону длинного дубового стола. Сам он, как обычно, сидел во главе, все другие места оставались пусты. Хоть стульев здесь и было слишком много, но пустота придавала ситуации интимность. Чего он и добивался. Стоило от души понадеяться, что Корделия не подумает, будто все остальные места оставлены для призраков. Если бы он решил пригласить в эту залу духов всех своих предков, то ему бы не потребовалось оставлять для них пустые места. Он мог заставить прислуживать духов за столом. Он все мог… кроме одного.

– Корделия!

Она встрепенулась от того, как непривычно он произнес ее имя. Будто имя какого-то божества. Будто особое слово, чтобы призвать русалку из морской пучины. Донатьен смотрел на нее так, будто видел под корсажем русалочье тело. Она и чувствовала себя в этом платье подобно русалке, окутанной не атласом, а водой. Корделия вздрогнула, вспомнив, какая участь ждет русалок в подвалах этого дворца. И Донатьен такое позволяет. Знает ли он о том, что происходит здесь при попустительстве его дядюшки? Конечно же, знает. При его-то проницательности он должен знать все обо всем и обо всех. И что такого сделали ему русалки, раз он их так ненавидит? Нужно ли их истреблять? Подано ли на этом столе среди прочих яств и русалочье мясо, приготовленное подобно рыбе? И кто накрыл на стол, раз в палаццо сегодня вечером совсем нет прислуги? Блюда еще даже не успели остыть. Значит, их принесли из кухни совсем недавно. Но кто это сделал? Кто зажег все свечи в многочисленных бра? И почему они попеременно то гаснут, то загораются прямо сейчас, во время ужина? Почему кажется, что сирены и амуры, отлитые в бронзовых подсвечниках, дышат и двигаются?

Корделия глянула на пустые стулья по обе стороны от стола, и на миг ей показалось, что все места полны призрачных смеющихся гостей в старомодных нарядах. И эти люди как будто сошли с фамильных портретов, развешанных в галереях палаццо. Одна дама пристально посмотрела на нее, и вот все места снова пусты.

– Хочешь, я раскрою тебе секрет?

Корделия нервно сглотнула. Она ощутила, как холоден жемчуг на ее лбу. Подвеска фероньерки, сделанная в форме жемчужной капли, вдруг начала давить на голову. Ожерелье на шее тоже стало холодным как лед и подвижным, подобно гусенице. Казалось, что это само море стремится задушить ее. Море, у которого она отняла Донатьена.

Он легко коснулся завядшего цветка на своей тарелке, и тот вдруг расцвел ярким кровавым цветом. Наверное, он взял его из вазы, служившей украшением стола, а может, принес сюда специально, чтобы продемонстрировать этот фокус. Нет, не фокус… Корделии пришло на ум другое слово, которое она не решалась произнести.

– Как? – она с недоумением смотрела на него. Большую тревогу, чем его колдовство, у нее вызывал стол, ломящийся от разнообразных блюд. Что, если в одном из них запечены и фаршированы ананасами холодные внутренности русалки?

Из-за этой мысли Корделия не решалась прикоснуться к изысканной пище. Хотя кто-то уже наложил горку лакомств в ее тарелку. Но кто?

Ей кусок в горло не лез. От дорогой еды будто исходил аромат моря и предсмертных русалочьих слез. Ей не стоило видеть то, что показал ей дядя Донатьена в подвале. После того зрелища у нее навсегда пропал аппетит. Хотя услужливый поклонник всего лишь хотел подстегнуть ее любопытство. Только к собственной персоне или к дому своего племянника? В любом случае потом он еще не раз пытался флиртовать с ней. Только Корделия с тех пор его старательно избегала. И это его сильно злило. Поговаривали, что дядя и племянник становятся все более непримиримыми врагами. Хотя куда уж дальше!

– Есть вещи, которых ты не знаешь, – спокойный и мягкий голос Донатьена разливался над столом, как мелодия. Голос ее гипнотизировал, лишал воли и стойкости. Корделия сфокусировала взгляд на его лице, будто на огоньке свечи. Казалось, он сидит совсем рядом, а не по другую сторону огромного стола и стоит только протянуть руку, чтобы коснуться его бледной щеки.

– Но ты должна узнать когда-нибудь, – продолжал он. – Все в этом мире не так просто, как полагают многие люди. Они не видят того, что видим мы, ты и я. Да, Корделия, ты это видишь. Хотя никто тебя ничему не учил. Ты способнее меня, потому что тебе не нужны наставники и древние книги. Ты понимаешь все сама. Будто в тебе дремлет древнее божество, которое просыпается.

– Это как в сказках, когда ребенку смазывают глаза волшебной мазью и он начинает видеть мир фей? Я называю это прозрением.

– И что ты видишь, взглянув на меня? Пепел? Когти? Черные крылья? Ты видишь чудовище из плоти и крови? Или ты видишь чудовищную душу?

Корделия насторожилась, внимательно приглядываясь к нему.

– Я вижу мужчину, лицом похожего на ангела, – после краткого раздумья проговорила она. А потом ей пришлось сощуриться от яркого света свечей. Он ослеплял ее, как будто она произнесла святотатство.

– А если бы этого лица не было, я бы понравился тебе тогда? – осторожно спросил Донатьен, его пальцы в сверкающих перстнях судорожно сжали рукоятку столового ножа.

Корделия недоуменно пожала обнаженными плечами, наводящий вопрос она пропустила мимо ушей.

– Ты не мог выглядеть иначе.

В тот вечер она была в этом так уверена, что никто не смог бы внушить ей другого. Ни один ангел на фресках не смог бы соперничать с хозяином этого дома. Лицо Донатьена было самым прекрасным из всего, что она когда-либо видела.

Ран на ее коже становилось заметно больше. Клер даже начала с облегчением думать о приближении осени и холодной погоды. В жару скрывать шрамы под одеждой довольно затруднительно. Девушка в теплой куртке с глухим воротником летом привлекала всеобщее внимание. Ей были неприятны изучающие взгляды, как будто люди пытались выискать в ней нечто предосудительное. Люди, которым она, возможно, спасала жизнь. Ведь следующий выбор изувеченного вполне мог пасть как раз на них. Изувеченный! Так она его теперь называла. И именно из-за него ей приходилось увечить саму себя.

Средство, которое она изобрела от нападок демона, было болезненным, но эффективным. Ему приходилось отступать. Люди, которых он наметил в жертвы, вместо неминуемой смерти отделывались легкими травмами. Клер удалось навестить в больнице нескольких из них. Все они клялись, что перед аварией видели в толпе незнакомого человека с удивительно красивым лицом, который почему-то привлек их пристальное внимание. Хоть никто из них и не был художником, способным нарисовать это лицо, Клер знала, кого они имеют в виду. Кому, как не ей, было знать, что это лицо и вправду поразительно красиво. И вместе с тем смертоносно.