Ольга Эдуардовна с негодованием посмотрела на Сашу.

А что уехал от тебя, так извини. Сама знаешь к кому уехал, — ехидно хихикнул внутренний голос. Ничего не сделаешь. Счет: один ноль. Жаль — не в нашу пользу. Я скоро уеду в Германию. Конечно, конечно, — безапелляционно подтвердил внутренний голос.

— Вы что — то сказали, Александра Ивановна?

Владимир Иванович подвинул папку с единственной историей болезни. Всем своим видом говоря: мне тоже жаль, но ничего не поделаешь.

— Я свободна?

— Вопросов нет? — заведующий обвел взглядом кабинет.

Вопросов у Лагуновых не было.

— Я вас не задерживаю. Спасибо.

Елизавету она нашла на террасе. Выходит в заведующего она пробыла не так долго. Елизавета еще не докурила сигарету.

— Я тебе кофе захватила. Крепкий. Что стряслось? Столько шума поднялось, пока тебя нашли. Ты чего, кстати, на пятиминутку не пришла?

Саша двумя пальцами взяла еще не остывший пластиковый стакан.

— Романа Лагунова переводят в частную клинику. А может еще куда. Толком ничего не сказали. — Саша сделала глоток. Кофе был крепкий и горячий.

— Как переводят? Они что зрение потеряли? Или забыли, в каком состоянии его привезли к нам? А Владимир Иванович что?

— Ничего. Может он их и уговаривал их до моего прихода, а потом махнул на все рукой, мол, хозяин барин.

— А чем Лагуновы не довольны?

— Для всех версия следующая — их не устраивает перевод Романа в двухместную палату. А на самом деле: Ольга Эдуардовна догадалась, хотя я больше чем уверена, об отношениях Романа с Татьяной ей рассказала сиделка. Вот она и перепугалась. Кто такая Татьяна? Санитарка. Кто такой Лагунов?

— Инвалид.

— Я не о том. Лагунова скорее смириться со смертью сына, но не допустит невестку не их круга. Небось, кого — то присмотрели еще раньше.

— Сколько живу, столько убеждаюсь, что людей нельзя понять до конца. Чужая душа — потемки. Только ты не расстраивайся, хорошо?

— Не буду.

— А может оно все и к лучшему? Таня тихая, интеллигентная девочка, а там ее сожрут с потрохами. Или еще хуже — будет жить в этой семье с комплексом не полноценности.

Елизавета аккуратно смяла пластиковые стаканы, спрятав внутрь окурки, и бросила в мусорное ведро.

Как лучше — никто не знает. Ибо каждый понимает «лучше» по — своему. Лере лучше, что Стрельников вернулся домой. Вечером она приедет к нему, если еще не приехала. Мне хуже, что Павел не со мной. Но он счастлив и это главное.

— Саша, можно у тебя какое — то время пожить? К моей хозяйке дочь приезжает погостить с семьей. Но, если тебе неудобно, — тут же спохватилась Елизавета, — то ничего страшного. Больше дежурств возьму.

— Да, что ты, конечно, можно. Места в меня достаточно. Бери вещи и приезжай сегодня. В меня коньяк замечательный. Вернее, остатки, но нам хватит.

До конца дня она думала о Стрельникове только урывками, в свободное время. А его, этого свободного времени почти не было: ждал неоконченный обход, потом ее позвал Лагунов — старший, долго и сбивчиво извинялся за жену, благодарил за сына, пытаясь эту благодарность выразить в денежном эквиваленте. Протянутый офисный конверт был довольно увесистый. Казалось, он даже не понял, что же сделал не так. С недоумением смотрел то на Сашу, то на конверт.

В самом конце рабочего дня позвонил Стрельников. От неожиданности Саша чуть не уронила телефон.

— Молодой человек, я так понимаю, эта сумма вам нужна срочно? И время, как я то же понимаю, вас поджимает?

Красников молча кивнул головой, жалея, что начал этот нелепый разговор.

— Мне нужны гарантии, что вы вернете деньги, а не пропадете вместе с ними. А гарантий у вас нет и, в сложившейся ситуации, никто не сможет за вас поручиться. Я правильно все излагаю?

Собеседник все говорил правильно, только зачем этот бессмысленный разговор.

— Но, я, — продолжал собеседник, видя, как сник Красников, — предлагаю сделку. Даже не сделку, а скажем — сотрудничество. Обоюдовыгодное. С ответом не торопитесь. Все обдумаете на досуге, если время у вас еще будет.

Красников обреченно смотрел, как седовласый, интеллигентного вида старичок не спеша отпивал марочное вино. Медлительность выводила из себя. Хотелось подняться и уйти, но жить хотелось сильнее.

— Я готов погасить сейчас…м-м-м…вашу, мягко говоря, задолженность, при условии, что вы окажете мне услугу.

— Под какой процент я получу деньги?

— Помилуйте, молодой человек, я же вам говорю — процент списывается, так сказать, за вашу услугу. А рассчитаетесь постепенно. Никто вас торопить не станет. Тем более, что совместная, так сказать, работа будет всегда дополнительно оплачиваться.

— Я готов на любые условия. Когда я смогу погасить задолженность?

— Да хоть сейчас.

Красников, еще до конца не веря услышанному, судорожно отпил минеральную воду.

После того, как он покинул ресторан, Валентин Дмитриевич сразу достал телефон.

— Все по плану.

— Когда нужны деньги?

— Завтра утром.

Этой короткой фразы было достаточно, что бы на том конце молча нажали отбой.

На следующий день Красников в присутствии Эдуарда вернул долг и порвал расписку.

Через два месяца Красникову позвонил Валентин Дмитриевич…

Блики мелькали перед глазами. Ослепительные белые круги сменялись красными, синими. Он хотел мотнуть головой, что бы все исчезло и протереть глаза, но руки не слушались, словно их и не было. Такое существо, как Стрельников, оказалось беспомощным и к тому же безруким. В мозгу всплывали яркие подсолнухи с репродукции картины Ван Гога. Его кто — звал по имени. Язык прилип к небу и Стрельников, собравшись с силами, в ответ только промычал. Потом потекли ручьи проливного дождя. Дышать стало легче. Круги исчезли. Сквозь красную пелену четко проявилось лицо Говорова. Лицо было так близко, что Стрельников попытался отмахнуться и боль, пронзившая все тело, окончательно привела его в чувство.

— Так это ты?

Стрельникову стало смешно. Как он не догадался раньше. А Саша еще говорила, что Говоров на предательство не способный. Много она понимает в этой жизни. А может она говорила, о Говорове другое. Мысли путались.

— Живой. Напугал ты меня.

Говоров, обхватив под мышки, взвалил Стрельникова на себя. Обмякшее тело оказалось довольно тяжелым и он чуть не уронил Стрельникова на пол.

— Да-а, хорошо тебя приложили. Притом чем — то тяжелым.