и бескорыстного Ивана, волк предлагает отвезти царевича за тридевять земель в оплату за съеденную лошадь, а орел делает то же самое в благодарность за еду. Волшебные животные уподобляются порядочным людям, хотя на самом деле не являются ни теми, ни другими. В сказках не упоминается, что перед нами воплощения языческих богов. Орел – олицетворение громовержца Перуна, серый волк – Семаргла, бога огня и плодородия, корова – животная ипостась богини судьбы и семейного очага Макоши. В таком случае мы можем задаться вопросом: почему боги в обличьях животных работают на людей? Дело в том, что волшебные звери, птицы и рыбы вошли в ранние сказки на этапе распада родоплеменного общества277. Они сохранили сверхспособности, но утратили статус тотемных божеств, а значит, перестали внушать людям страх и благоговение как прародители общины. В фольклоре сословного общества Древней Руси волшебные животные спустились сразу на две ступени в иерархии власти и заняли позиции персональных помощников добрых людей278. В мифах первобытных времен огненные кони, крылатые волки и другие животные – повелители природных стихий покровительствуют коллективу, отвечая на его молитвы, в сказках служат отдельным людям и при случае умоляют их о пощаде. Со временем они спустились еще ниже и стали персонажами анималистических сказок-анекдотов, которые высмеивают человеческие пороки, используя образы хитрой лисы, глупого волка, трусливого зайца, доверчивого медведя. На этой стадии животные персонажи фольклора потеряли волшебные силы, которыми обладали бывшие тотемы – наставники людей в деле взросления и эмансипации. Вместо этого животные стали проекциями, а впоследствии именами нарицательными для человеческих качеств. Работая инструментами порицания в сюжетах об обмане и глупости279, лиса, волк, заяц, медведь и другие жертвы антропоморфизма разделились на преступников и жертв. В этом качестве они вошли в повседневную культуру и теперь работают как ассорти символов, облегчающих категоризацию и стереотипизацию людей по их недостаткам.

С точки зрения этики животных мы можем рассматривать эволюцию сюжетов русских народных сказок как процесс обесценивания нечеловеческих форм жизни – когда дикие и одомашненные животные стали масками в комедии нравов, они потеряли статус носителей знания, недоступного людям, но при этом необходимого им для выживания и процветания. И хотя поведенческие реакции некоторых зверей, птиц, амфибий и насекомых на погодные условия продолжали жить в приметах и суевериях, с уходом языческих мотивов из фольклора фокус человеческих представлений о животных сместился с духовности к телесности. Люди перестали видеть в них богов и демонов и привыкли воспринимать как анимированные тела – зависимые и независимые от человека, опасные и безопасные для жизни, полезные и бесполезные в хозяйстве. В этой системе координат дикие животные, таскающие у людей овец и кур, пользовались наименьшим уважением – бесстыжая лиса и наивный волк чаще всего появлялись в сказках-пародиях280.

Полезные и бесполезные жизни

С распространением антропоцентрических религий полезность животных стала определяющим мотивом их репрезентации в текстовой и визуальной культуре. Романы для детей и подростков «Черный красавчик» (1877) и «Лесси возвращается домой» (1940), фильмы и сериалы, снятые по мотивам этих книг, – это истории о дружбе и службе, в которых верность животных человеку двигает сюжет. Выручая людей из сложных ситуаций, конь и собака – животные-ангелы, как называет их Рэнди Маламуд281, – доказывают свою значимость. Лесси, Флиппер и другие персонажи диснеевского типа постоянно обнаруживают неожиданные плоскости для применения своих способностей на благо людей. Их безупречные экранные образы, возможные благодаря монтажной склейке, формируют фантазийный стандарт полезности, которому реальные питомцы никогда не смогут соответствовать. Сравнив анималистические кинонарративы 1950–1990‐х годов, Джонатан Бурт выделил важную особенность – животные-компаньоны в «Флиппере», «Освободите Вилли», «Невероятном путешествии», «Флюке», «Лесси» вовлекают персонажей в переживание радикально нового опыта, который смягчает потенциально травматичные для детей процессы, связанные со смертью одного из родителей и адаптацией к приемной семье (привыканием к отчиму, мачехе или сводному брату)282. В подобных историях животные-компаньоны частично принимают на себя обязанности родителей, опекая детей в процессе совместных приключений, а также выполняют роль духовных наставников, демонстрируя свою изобретательность и самоотверженность в проблемных ситуациях. Похожими наблюдениями о полезности животных-компаньонов на службе поколения бебибумеров делится пожилой персонаж рассказа Анны Матвеевой «Четвертый кот» из сборника «Птичий рынок» (2019):

В начале семидесятых… с кошками никто так не носился, как теперь. Они были не самоценные животные, а как бы вспомогательные. Коты были обязаны по части мышеловли, ну или чтобы с детьми играли, особенно с такими, что просят собаку283.

Первый кот появился у меня во втором классе школы, в середине 1990‐х годов, после многих лет нытья. Так как в квартире не было мышей, мама, выросшая среди «полезных» животных – коров, кур, свиней и сторожевых собак, время от времени рассуждала вслух о бесполезности кота. Тогда эмоциональной поддержки со стороны животных никто не ждал, а вышивать на машинке, как Матроскин, он, конечно, не умел. Как и я, кот был иждивенцем, но более безнадежным, так как не мог оправдаться учебой в школе и университете – его никчемность казалась пожизненной характеристикой, как и черный цвет меха. Но однажды вопрос о праздности кота потерял остроту как раз благодаря его окрасу – обнаружилось, что он способен держать на расстоянии неприятных родственников, суеверных настолько, чтобы пропускать семейные застолья, лишь бы не встретиться с черным котом. Так я поняла, что даже в отсутствие некой устойчивой продуктивности животные-компаньоны обладают ситуативной полезностью. Другими словами, выгода от их присутствия может проявиться в индивидуальных обстоятельствах. Когда условия повседневной жизни меняются в масштабах города, региона, страны или мира, ситуативная ценность животных определенного типа осознается на уровне масс – так, в мегаполисах, для которых характерны жилищные проблемы, из приютов в первую очередь забирают маленьких собак284. Еще более наглядный пример – опыт самоизоляции во время пандемии COVID-19: в дни строгого карантина собаки стали пропуском на улицу даже для тех, кто вернулся из зон риска и находился под наблюдением. Реакцией на рост ликвидности собак стали мемы о замученных прогулками животных и сдаче их в аренду соседям по этажу. Пережив несколько недель работы на дому, люди, которые не собирались заводить питомцев, взяли щенков из приютов. Некоторых вернули обратно, как только появились лживые статьи о собаках и кошках, заразившихся коронавирусом человеческого типа. Но обстоятельства жизни меняются не только в чрезвычайных ситуациях – например, животное, воспринимаемое как способ занять руки и мысли детей, может оказаться лишним, если у ребенка откроется аллергия или у родителей не