жизни невских раков в естественной среде достигает 20 лет, через год службы их заменяют на новых, более здоровых.

На каждое животное заводят медицинскую карту и выявляют его индивидуальный стресс-индекс. К панцирю рака приклеен датчик, фиксирующий рачье сердцебиение. Нормальный сердечный ритм ничем не обеспокоенного рака колеблется в зависимости от температуры воды от 30 до 60 ударов в минуту, в таком состоянии их стресс-индекс обычно близок к нулю. В случае опасности частота сердечных сокращений повышается не менее чем на 50%, а стресс-индекс возрастает до нескольких тысяч. Данные выводят на монитор диспетчерской в виде светофора: зеленый – комфорт и покой, желтый – тревожность повышена, красный – критическая опасность. Тревогу объявят, если красный сигнал поступит сразу от трех раков258.

Красный индекс токсичности служит знаком к прекращению подачи невской воды в квартиры петербуржцев и переходу на резервное водоснабжение. За одиннадцать лет биомониторинга три рака еще ни разу не покраснели одновременно. Это может означать, что средний уровень стресса для каждого диагноста был терпимым, хотя сотрудница станции, вспоминая о знакомстве с первым ракообразным коллегой, призналась корреспонденту «Таких дел», что даже при минимальном загрязнении «чувствовалось, как ему, бедному, некомфортно»259.

С этической точки зрения можно заметить, что невские раки оказались заложниками концепции, сформулированной Аристотелем в «Никомаховой этике»: из двух зол всегда выбирают меньшее. Каждый год раки, запертые в тесных аквариумах на водозаборных станциях, терпят нарушение природного режима жизни и переживают эпизоды тревожности. Работа вопреки зимней спячке, которая предусмотрена их биологическим расписанием, особенно ослабляет организм. Несмотря на бережное отношение персонала, регулярные медицинские осмотры и диету из водорослей и мотыля, животные регулярно испытывают дискомфорт (в конце концов, переживание стресса – их основная специализация). Выбирая меньшее зло – причинение страданий ракам, город заботится о здоровье миллионов людей, которые пьют воду из-под крана или используют ее для приготовления еды. То же самое происходит в других городах России: например, в Москве биомониторингом занимаются рыбы, во Владивостоке – моллюски. В одном из новостных сюжетов Первого канала ведущая назвала бригаду московских осетровых идеальными сотрудниками, которые «работают за еду и всегда молчат»260. Для сравнения, оценка качества воды в реках и озерах штата Нью-Йорк происходит за счет мониторинга состава сообществ макробеспозвоночных в местах их обитания. Сбору данных в природной среде предшествует получение разрешения на беспокойство животных261. Ситуация с невскими раками – повод разобраться, почему страдания диких животных, занятых неквалифицированным трудом в неволе, оцениваются как меньшее зло и действительно ли такое зло – меньшее.

Эксплуатация животных как меньшее зло

Так как «меньшее» – количественный признак, предположим, что службы биомониторинга противопоставляют страдания нескольких десятков животных здоровью пяти миллионов петербуржцев и принимают решение причинять вред ракам исходя из разницы масштабов ущерба. Однако если мы мысленно заменим воду на воздух и представим на месте раков людей, логика масштабов перестанет действовать. Содержание нескольких десятков петербуржцев в неволе для мониторинга их реакций на потенциально опасную субстанцию ради комфорта остальных – преступление, к которому неприменим принцип меньшего зла, так как эксперименты на людях признаны злом безусловным (malum in se). Такое преступление недопустимо вне зависимости от обстоятельств и возможных последствий262, в отличие, например, от решения нарушить правила дорожного движения (malum prohibitum) – выбора, который может показаться нам адекватным, если мы хотим как можно скорее доставить в больницу человека с серьезным ранением. Итак, мысленно заменив раков на людей, мы понимаем, что дело не в количестве первых и последних, а в нашем к ним отношении. В антропоцентричной системе координат страдания животных оцениваются как относительное зло, а человеческие – как абсолютное.

В системах ценностей, ориентированных на человека, животные воспринимаются как ресурс для процветания людей. В числе таких систем христианское учение, согласно которому именно человек создан по образу и подобию бога и, в отличие от животного, способен к духовному развитию, то есть преодолению природной греховности. Другой системой является эволюционная теория, согласно которой биосфера Земли развивается прогрессивно – от низшего звена к высшему. В этой иерархии человек также на много ступеней превосходит рака, несмотря на то что утратил способность отращивать потерянные кисти рук и дышать под водой без акваланга. Даже количество генов, которых в геноме ракообразных на 2000 больше, чем у человека, не способно уравнять их права в антропоцентричной системе, где критерием достоинства и основанием для доминирования до сих пор остается уровень развития интеллекта человеческого типа. В экоцентричной парадигме, предложенной современной критической теорией, все формы жизни самоценны, то есть одинаково важны независимо от того, могут ли они приносить пользу людям. С этой точки зрения раки и люди равны в своем праве на жизнь и свободу, но качественно несравнимы, так как критерии прогрессивности для каждого вида живых организмов разные, следовательно, их значения несоизмеримы.

Когда у нас нет общего критерия для оценки важности раков и людей, принцип меньшего зла неприменим263. Единственным основанием для сравнения людей и раков в системе ценностей, ориентированной на природу, может быть характер воздействия на окружающую среду, но люди в таком случае неизбежно проиграют ракообразным – санитарам водоемов. Таким образом, если мы захотим применить принцип меньшего зла в рамках экоцентричной модели, основываясь на масштабе ущерба природе, нам придется поменять участников биомониторинга местами и подключить к датчикам людей, а не раков.

Создается впечатление, что критика эксплуатации животных как ресурса для процветания людей возможна лишь в пределах модели мышления, ориентированной на природу. Чтобы избавиться от этой мысли, вернемся к комфортной для людей системе ценностей и представим, что человек все же является центром и целью мироздания. Какие аргументы против эксплуатации невских раков мы сможем найти в этом случае? Согласно классификации философа Георга Спилтеннера, размышление о том, этично ли использовать раков на водозаборных станциях Санкт-Петербурга, должно относиться к категории вероятностных рассуждений в условиях неопределенности. Мы вправе предположить, что вероятность внезапного сброса вредных химикатов в Неву возможна. Но мы не можем предсказать, насколько серьезными будут последствия использования такой воды петербуржцами в течение нескольких часов, необходимых для лабораторного анализа; также мы не знаем, какой процент людей пользуется водопроводной водой – возможно, все петербуржцы покупают питьевую воду в бутылях. При этом мы помним, что за одиннадцать лет работы раков не было ни одного случая «красной» тревоги. Это значит, что вероятность чрезвычайной ситуации, требующей перехода на резервное водоснабжение для предотвращения гипотетического вреда здоровью людей, выглядит незначительной на фоне продолжительного стресса,