Вдруг глазастый наблюдатель, прильнувший к стеклам стереотрубы, разобрался, что новые проволочные заграждения поставлены наспех, для отвода глаз, не там, где им положено быть, что колья с проволокой едва воткнуты в землю?

Вдруг немецкая «рама», часами кружившая в небе, высмотрела батареи?..

Вдруг на ложной переправе немцы тоже имитировали ложный обстрел? Поставили минометную батарею, пару пулеметов и били для отвода глаз. А здесь, в излучине, разгадав направление главного удара, скрытно перекрыли огнем каждый метр, укрепили траншеи, подбросили войска с других участков, чтобы встретить русских невиданным контрударом, оглушить их, смять и заставить убраться назад за реку, заставить снова зарыться в болото…

Этих «вдруг» могло быть много, и каждое из них означало катастрофу.

Все могло быть, и предугадать это должен был он, подполковник Барташов. Сотни людей, копошащихся сейчас в лесной темени, ждут его команды. Они верят, что подполковник все предусмотрел, все рассчитал и сделал так, что не зацепит солдата осколок, минует его пуля, не накроет речная вода. Конечно, на войне убивают. Но каждый, кто ждет атаки, всегда надеется, что и в этот раз смерть выпадет не ему.

Несколько часов назад подполковник позвонил в штаб дивизии и доложил генералу, что полк вышел на исходный рубеж.

— Штурмовой батальон выдвинут к броску? — спросил Зубец.

— Да, — коротко ответил подполковник. — Сиверцев к штурму готов.

Подполковник говорил правду. Батальон капитана Сиверцева сидел в траншее, в сотне метров у реки, и должен был первым кинуться в воду. Батальон можно назвать и штурмовым, если так хочется генералу. Сиверцеву были приданы и саперы, и взвод противотанковых ружей, и пулеметчики. Кроме названия, батальон ничем не отличался от любого другого батальона, который будет форсировать реку.

Суть состояла только в том, что капитан Сиверцев должен был начать штурм с первым же залпом артиллерийской подготовки, а подполковник собственным приказом отодвинул этот срок на полчаса.

Генерал все-таки уловил замешательство в голосе Барташова и спросил, послал ли он разведгруппу.

— Да, — ответил подполковник. — Группа начнет операцию в четыре тридцать.

В пять должна была начаться артиллерийская подготовка.

— Значит, авантюрничаешь? — донесся издалека голос командира дивизии. — Предупреждал я тебя, Барташов. Худо будет, если разведчики не дойдут.

— Готов нести ответственность за свои действия.

— На черта мне твоя ответственность! — зло крикнул генерал. — Из нее шубу не сошьешь, если сорвется операция… Тут и пяти трибуналов будет мало.

Петр Михайлович потемнел в лице, ощутил, как застучала в висках кровь, но сдержался. Он боялся, что генерал запретит операцию разведгруппы.

Зубец долго ругался по телефону, угрожал, что отучит Барташова партизанствовать, снимет с полка и пошлет под начало помощника по тылу.

— Тебе бы в белых перчатках воевать, — раздраженно выговаривал генерал. — Детский сад на фронте решил устроить…

Барташов терпеливо слушал. Разобраться в основе, подполковник поступает так же, как командир дивизии: посылает своим приказом людей почти на верную смерть. Идет на жертву малого ради большого, как это диктует беспощадная логика войны, от которой не спрятаться ни сержанту, ни подполковнику, ни генералу.

Разница только в соотносительности малого и большого. В масштабе ударной дивизии стрелковый батальон все равно что разведгруппа в масштабе стрелкового полка. Если продолжить такой счет, то всему фронту для большого дела пришлось бы в качестве малой жертвы кинуть в огонь дивизию…

Нет, как ни крутись, воевать в белых перчатках не получается, товарищ генерал.

Лучше вообще не воевать. Много лучше, если бы Зубец, Барташов и все остальные, кто сейчас лежал в окопах, сидел в боевых машинах, пахали бы землю, варили металл, строили дома. Просторные, прочные дома с глазастыми окнами.

— Ты чего молчишь? — ворчливо спросил Зубец. — Заварил кашу, а теперь и сказать нечего?.. Успеют разведчики до артподготовки перебраться?

— По хронометру рассчитали, — ответил Барташов и доложил о затее с плотом-обманкой.

— Тоже мне, архимеды, — хмыкнул в трубку командир дивизии. — За дураков, что ли, немцев считаете?!

Однако операцию разведчиков не запретил. Генерал понимал риск, ответственность за самовольное изменение плана наступления, но и давал себе отчет в том, какие преимущества даст бросок разведчиков в случае удачи.

Тропинка стала опускаться к реке. Лес кончился. В лицо потянуло сыростью.

— Подходим, товарищ подполковник, — сказал капитан и спрыгнул в ход сообщения, тянувшийся вдоль берега.

На небе переместились звезды, невидимо поредел воздух, и возникли неясные тени облаков. Ощущался близкий рассвет. На открытом берегу не было оглушающей, вязкой, как смола, темноты леса. Петр Михайлович видел теперь капитана: голову и узкие плечи, отсеченные неровным краем хода сообщения.

— Здесь немцы простреливают, — предупредил Пименов и пригнулся, растворился в земле.

— Торопиться надо, — недовольно сказал командир полка.

Ход сообщения сделал поворот, и Барташов увидел реку. Вода казалась густой и маслянистой, проблескивала тусклой чернью.

Когда вспыхнула очередная «лампадка», река прозорилась молочно-желтым мерцающим отсветом. Свет ракеты выхватил густые пласты тумана, лежащие в тальниках и по низинкам. Пласты были тяжелые, сбитые в косые клинья.

Слева вырисовывалось какое-то смутное пятно. Барташов подумал, что над ходом сообщения нависли кусты ивняка, и поднял руку, защищая лицо от веток. Но пальцы наткнулись на шершавое дерево. Возле хода сообщения стояли понтоны, замаскированные ветками.

Здесь саперы наведут паромную переправу.

Жарко здесь будет через несколько часов. Пожалуй, жарче, чем там, на другом берегу. Переправа, по которой на плацдарм должны пройти орудия, танки, машины с боеприпасами, станет артерией, питающей наступление. Немцы изо всех сил будут стремиться рассечь ее.

Из-за понтона Барташова окликнули, спросили пропуск.

Петр Михайлович негромко ответил.

— Подполковник! — Петра Михайловича узнали по голосу. В ход сообщения кто-то спрыгнул, зашуршав плащ-палаткой. Синий луч фонарика скользнул по лицу Барташова.

— Майор Фомин, товарищ командир полка, — назвался человек.

Это был командир саперного батальона, комендант будущей переправы.

— Не спится, товарищ подполковник? — спросил майор и сам же ответил: — Разве в такое время заснешь!

— Не подведете с паромом? — в голосе Барташова послышались тревожные нотки. — Без него зарез.

— Понимаем, — сказал сапер и погладил ладонью шершавый бок понтона. — Должно получиться.

Затем, помолчав, добавил:

— Я эти места хорошо знаю… В сорок первом из окружения выходил. Тогда…

Он внезапно замолчал и коротко махнул рукой. Наверное, вспомнил, как плыл далекой осенью 41-го в ледяной воде, из последних сил поднимая над головой винтовку. Оглядывался на удаляющийся берег и еще больше боялся другого, который с каждым взмахом руки становился ближе. Плыл из последних сил, едва удерживался на поверхности, а засада могла брызнуть в лицо автоматной очередью, неожиданный вражеский удар мог выбить винтовку из ослабевших рук и лишить горького солдатского счастья — перед собственной смертью убить напоследок врага…

И вот