его позовут отмечать Новый год дальше, тоже ушёл, а у нас с Надей в распоряжении было несколько минут, которые я планировала просто провести со своей девочкой.

- Помогу, конечно! - вызвалась она и, когда я собралась поднять сумку, запротестовала: - Нет! Тебе нельзя, я сама!

Она понесла продукты на кухню, а я последовала за ней. Шла и наслаждалась мимолётным чувством того, что всё сейчас именно так, как и должно быть. И пусть Михаил со своей Лией подавится всеми миллионами, которые они украли, - счастье ведь измеряется совсем не деньгами.

- Представляешь… - начала Надя, когда мы, достав красивые салатницы, начали выкладывать еду, чтобы поставить её на стол. Дочь запнулась и я поняла, о чём именно она хотела сказать. - Я не знаю, можно ли об этом говорить, - смущённо добавила она, начиная делать бутерброды.

- Говорить можно о чём угодно, - мягко ответила я, сопроводив слова улыбкой.

- В общем… Лия оказалась наркоманкой, - выдала Надя, и у меня земля из-под ног ушла.

Миллион мыслей закружились в голове, главная из которых была приправлена жутким, всепоглощающим страхом за дочь.

- Папа её застал случайно… Они поругались и вот позавчера Лия родила… Девочку. Папа говорит, что она, скорее всего, не выживет. А сама Лия ослепла - ей нельзя было рожать самой. Какая-то… ретино-что-то-там у неё была.

Она говорила что-то ещё. Что отец сначала ходил белее снега, а затем сорвался, напился и устроил в доме погром. И что она так больше не может. А я стояла, застыв с тарелками в руках, и понимала - больше никуда и никогда я Надю от себя не отпущу. По крайней мере, до тех пор, пока не выясню, что дочь забыла дорогу во всю эту ужасающую компанию.

- Надь… - прохрипела я, оставив бесплодные попытки расставить тарелки на столе и, не в силах больше стоять, опускаясь на стул: - А ты? Ты ведь ничего такого не пробовала?

Дочь смотрела на меня с искренним недоумением, а когда до неё дошла вся суть вопроса, отложила последний бутерброд и спросила растерянно:

- Мам… ты что?

И столько боли, смешанной со страхом и какой-то детской обидой, что я могла настолько плохо о ней думать, было в её голосе, что у меня сердце ухнуло куда-то вниз. А потом Надя подлетела ко мне, опустилась на пол и, обхватив мои колени, устроила на них голову. Прижалась крепко-крепко, затараторила:

- Я никогда… Пьер мне наливал выпить, но я не пила… правда. А папа мне не верил. А ещё меня Лия даже побила раз… Я сказала бабушке, а она ответила, что можно и потерпеть. А я больше не могу терпеть… Прости меня, мам… и у Малинки буду прощение вымаливать… Она добрая… и умная. Она простит.

Я не сдержалась - из груди вырвался судорожный всхлип. Сидела, прижимая к себе голову дочери, гладила её по волосам и ревела в три ручья, как и сама Надя. Наконец, она подняла взгляд на меня и спросила:

- Мам… я могу остаться? Ты не прогонишь?

На что я покачала головой и решительно сказала:

- Это твой дом, Надя. И в нём всегда, что бы ни случилось, для тебя есть место.

Она поднялась на ноги и мы крепко обнялись. Стояли, продолжая плакать, и не было в этом мире силы, способной нас разлучить.

- А теперь давай уже умоемся, накроем стол до конца и позовём остальных, - сказала я, чуть отстранив от себя Надю.

Та кивнула и, протянув руку и отерев слёзы с моих щёк, заверила:

- Я больше никогда тебя не огорчу, мамуль.

Это стало самым лучшим новогодним подарком за всю мою жизнь.

Немногим позже, когда мы, просидевшие пару часов за столом, разошлись отдыхать, я устроилась на кухне. До меня доносились голоса дочерей - они что-то наперебой обсуждали, предварительно помирившись. Малинка настояла, чтобы Надя пока переехала к ней, и с воодушевлением восприняла тот факт, что сестра пришла от этой идеи в восторг.

Сейчас на душе моей было спокойно, несмотря на то, что новости о Малинине были, мягко говоря, шокирующими. Мне было жаль, что всё в его жизни вышло именно так. Малышка-инвалид, которая была на волосок от смерти. Употребляющая всякую гадость женщина, которую Михаил так сильно любил, что променял на неё свою крепкую, обожающую его семью. А теперь ещё и бесконечные суды, в которые мы непременно погрузимся, едва закончатся новогодние праздники.

Но меня сейчас это всё не касалось - как отрезало. Нет, я и раньше понимала, что никогда не стану жить с человеком, который не только предал меня, но ещё и потоптался по моим чувствам грязными сапогами. Однако сейчас словно стояла некая точка, за которой у меня начиналась совершенно иная жизнь.

Мне было жаль по-человечески Мишу, ведь он оставался для моих детей важным человеком. Но Малинин должен был осознавать очень важную вещь.

Он выбрал свой путь сам.

Глава 44

- Михаил Евгеньевич, неонатолог просил обсудить с вами возможность того, чтобы Лия Ивановна навестила малышку. У них большой опыт в наблюдении за такими детьми - те из них, у кого был контакт с родителями, получали гораздо больше шансов на выживание, чем младенцы, которых бросили. Знаете, даже здоровые дети иногда…

Дальше была какая-то пространная лекция о том, что к Малинину не имело никакого отношения. Потому что он буквально «подвис». Они что здесь, все с ума посходили? Неужели не видели и не понимали, что творится? Что мать этой девчонки-уродца, которая одной ногой на том свете, употребляла дурь? Что он сам не верит, что породил нечто такое, что и ребёнком-то не особо назовёшь?

- Сейчас мы стабилизировали состояние девочки. Ломку сняли, - врач посмотрел на Михаила со значением во взгляде.

Понятно - нужно будет снова заслать сюда денег, чтобы вопросы относительно того, какое дерьмо употребляла Лия, больше не задавались.

- Впереди ещё одна важная операция. Если бы вы смогли попросить Лию Ивановну побыть у дочери… Мы пытались, но она не хочет…

- Я приду к девчонке! - рявкнул Миша, начиная жалеть, что на какой-то чёрт приехал в роддом.

Ведь вполне хватило бы пары звонков в день для уточнения, как там Лия и безымянный младенец, в котором Малинин, как ни старался, не видел своего ребёнка.

- Хорошо. Спасибо.

Врач ушёл, а Михаил принялся расхаживать