этот просто вопрос вызывает так много чувств? Можно мне тебя любить? Она просит разрешения. Может ли она его любить? А может ли вообще кто-нибудь его любить?

– Да, – ответил Андрей. И, склонившись над её ухом, спросил сам: – Можно ли мне тебя любить?

В ответ Лиза поджала губы (как мило она это делает!), пытаясь сдержать внутри всхлип, посмотрела в глаза Андрея и долго-долго в них вглядывалась. В этот момент грязная, забрызганная кровью – той, что нередко проливалась на улицах и в стенах Кадетского Корпуса – душа Андрея соприкоснулась с чистой, очень робкой и светлой душой Лизы. И когда это произошло, розовые губы прошептали:

– Да, можешь. Ты можешь любить меня.

В тишине умолкшего мира, в его безмолвии и внимательном наблюдении, в играющей симфонии Вселенной, что называется Жизнь, соединились две пары губ – медленно, робко, очень аккуратно. Но аккуратность пропадала с каждой секундой, движения становились смелее и всё же сохраняли осторожность. Друг друга коснулись мечты и надежды, разочарования и падения, ненависть к себе и вспыхивающая гордость, чувства, эмоции смятение и потерянность. Когда одни губы медленно скользили по другим, по ним скользили страх, что бился в грудной клетке, пустота, что зияла меж рёбер, потухший на время гнев, протекающий под кожей, и внезапно нахлынувшая нежность, заполнившая собой всё тело, всё мироздание. Два человека, потерявшихся в этом мире, находившихся в одном шаге от того, чтобы покончить с собой, целовались по центру небольшой кухни. Целовались, боясь спугнуть то, что только между ними зарождалось. Пока их окружал недобрый мир, полный жестокости, несправедливости, прячущегося в каждом уголке зла, они дарили друг другу нежность. Нежность… Разве она не является доказательством того, что иногда человечество поступает правильно? Разве готовность и способность ласкать другого человека, не требуя ничего взамен, не говорят, что мы, люди, не такие уж и плохие? Пока кто-то из нас может испытывать нежность к другому человеку, можно нас считать полностью обречёнными? Или всё же есть надежда?

Лиза чуть отпрянула, губы медленно разъединились. На Андрея посмотрели заплаканные, блестящие в искусственном свете голубые глаза.

– Не бросай меня, пожалуйста, – прошептала Лиза. Прошептала так, будто у неё еле хватило сил на это. – Я боюсь остаться одна. Мои мысли меня сгрызут. Они просто сожрут мою жизнь и заставят меня закончить начатое.

– Я не брошу тебя, – мягко проговорил Андрей. – Мы теперь, как пишется в книгах, связаны.

Лиза улыбнулась, вызвав у Андрея ещё более широкую улыбку, которую тут же закрыли поцелуем. Губы поймали друг друга и поплыли во влажном танце, растягивающем удовольствие, в котором неслышно разговаривали две души. Языки робко соприкоснулись и сразу вернулись обратно, словно испугавшись этого странного, такого незнакомого жеста.

Я не причиню ей боли. Ни капли.

Андрей провёл ладонями по спине Лизы, чувствуя ткань футболки, кожу под ней и поднимающуюся с низов груди нежность. Поднимающуюся до горла, откуда она плавно переходила в рот и передавалась через двигающиеся губы.

Андрей отпрянул и тихо сказал:

– Я не смогу заниматься сексом. У меня болит бедро.

Услышав это, Лиза грустно улыбнулась. Губы растянулись в улыбке, в которой не были ничего хорошего.

– И не надо. Я боюсь заниматься этим. Я боюсь секса.

***

– Тебе точно не нужно обработать рану?

Андрей покачал головой:

– Я же сказал, не надо. Сразу после драки меня осмотрел фельдшер, потом отвезли в больницу на рентген, как раз он и показал, что с костями полный порядок, у меня всего лишь ушиб.

– Ничего себе «всего лишь»!

– Ну, в драках это лучшее, что может произойти. Трещина хуже, а перелом – не дай бог открытый – ещё страшнее. Так что мне повезло. Похромаю чуть-чуть, буду мазать всякими мазями, через месяц уже бегать смогу.

Они сидели за столом на кухне и ели приготовленные Лизой картофельные оладьи, о существовании которых Андрей даже не знал. Они оказались настолько вкусными, что Андрей, съев лишь один кусок, приложил все усилия, что не наброситься на остальное. Увидев это, Лиза рассмеялась и сказала: «Ешь всё, я ж тебе приготовила», – после чего Андрей, немного помявшись, всё-таки напал на горячее.

– Ты очень вкусно готовишь, – сказал он, запихивая в себя очередной оладушек. – Я ни разу не пробовал такую вкуснятину.

Лиза ничего не сказала, но улыбнулась, и в этой улыбке была еле сдерживаемая радость – наконец-то кто оценил её труды! Она съела лишь один оладушек и всё остальное время сидела за столом, напротив Андрея, наблюдая, как он есть приготовленные ею – ею же! – оладьи. Будь Андрей другим, он бы засмущался (конечно, когда на тебя смотрит до безумия красивая девушка, пока ты жрёшь), но он проучился в Кадетском Корпусе шесть лет, а потому знал ценность поданной еды и не имел комплексы, связанные с приёмом пищи, – как, в прочем, любой, прошедший военную службу. Он поедал оладушки, облизывая пальцы и иногда причмокивая, а Лиза сидела и смотрела на него, сцепив ладони в замок и положив на них лицо, улыбаясь, тихо наслаждаясь тем, что Андрей с таким аппетитом уплетал её оладьи. Смотрела на него как на шедевр искусства, как на нечто прекрасное, хоть его губы и были измазаны жиром. Смотрела так, будто не видела ничего красивее – так люди смотря на завораживающие пейзажи, на закаты, окрашивающие золотом пшеничные поля, на прорезающие небо горы, а Лиза смотрела так на Андрея. Андрея, похвалившего её еду.

После трапезы Лиза помыла посуду. Она всё ещё улыбалась, когда стирала с тарелки жир от оладий. Через пару минут они с Андреем покинули кухню и зашли в Лизину комнату, стены которой были усеяны постерами с певицей Zivert. Сияй, подумал Андрей, взглянув на уже знакомый плакат. Сияй как чёртово солнце.

– Почему тебе нравится Zivert?

– Ну… – Лиза сцепила руки в замок, опустила взгляд вниз, потом расцепила ладони и подняла глаза. – Мне кажется, в её песнях есть какая-то магия. Я её чувствую. Ощущаю. Она поёт очень искренне, как будто… как будто о том, о чём я думаю, просто никак не могу сформулировать. Она словно разговаривает со мной и в каждой песне говорит: «Давай, поднимайся, иди дальше». Её песни заставляют жить! – Теперь Лизу было не остановить. Она говорила и говорила, слова лились из неё потоком, а глаза горели совсем как у ребёнка, погрузившегося в какой-то очень интересный рассказ.

Андрей медленно улыбнулся.

– Наверное, именно она так долго удерживала меня от суицида. Её песни. Юля всегда представляется мне как старшая сестра, к которой я в любое время могу прийти и пожаловаться. А она выслушает, да, выслушает! И скажет мне «танцуй»! И я начну танцевать! Понимаешь, Андрей?! Даже в самые темный часы она пытается вдохнуть