в меня жизнь, разговаривает со мной как с сестрой, а потом обнимает словами, прижимает к своей музыке, и вот я уже не хочу умирать, во мне расцветает художник, он жаждет творить, я танцую, весь мир танцует, и я даже забываю про всё плохое, потому что его прогоняет голос Юли! Она поёт для меня, я пою вместе с ней, мы танцуем, сияем и…

Лиза продолжала и продолжала говорить, а Андрей лишь молча смотрел на неё, улыбаясь и не смея перебивать. Её голубые глаза теперь уже не горели, а пылали. Руки летали из стороны в сторону, Лиза с таким воодушевлением рассказывала о своей любимой певице, что не успевала сделать вдох, прежде чем слова выливались новым потоком. И это было… прекрасно. Да, прекрасно. Андрей не слышал ни одной песни этой Zivert, но уже всем сердцем был ей благодарен; благодарен её творчеству, потому что как минимум одну девушку оно наполняло жизнью и разводило такой огонь в голубых глазах, что, смотря на него, Андрей сам чувствовал некое тепло в груди. Zivert… Только за то, что она не давала одной девочке с окраины города умереть, её можно было любить.

– … разбито сердце, когда я сломлена, когда мне вообще ничего не хочется, я включаю одну из её песен, слушаю и… ну, знаешь… думаю, что не всё ещё потеряно, что я могу жить дальше и даже чему-то радоваться. Я… я никому об этом не говорила – только тебе, Андрей. – Она взглянула на него так, словно проболталась о чём-то ужасном и теперь жуть как стыдилась этого. Щёчки наполняла краска, и почему-то при взгляде на них, при взгляде на чуть поджатые губы (я сказала лишнее?) сердце Андрея пропустило несколько ударов…

… затихло…

… и врезало по рёбрам с удвоенной силой.

– Это очень круто, – сказал Андрей, – что у тебя есть любимый исполнитель.

– А у тебя? – спросила Лиза. – Есть кто-то, чью музыку слушаешь ты?

Пришлось покачать головой. Врать не хотелось, а рассказывать о том, что песни не с чего слушать – ещё больше не хотелось.

– Нет, я не слушаю музыку. Я как-то без неё справляюсь.

– Ты вообще не слушаешь музыку? – В голосе Лизы было столько удивления, что на миг Андрей испугался. Чего? Хороший вопрос.

– Ну, друг иногда включает там что-то, но сам я никогда не слушаю. Не понимаю прикола.

Какое-то время они оба смотрели друг на друга, окутанные тишиной и взглядом другого, пока мир молчал и наблюдал за ними. Наблюдал? Нет, вряд ли. Скорее всего, он просто отвернулся, потому что не любил тратить время на самых обычных, простых, никому не нужных людей. Мир продолжал жить, пока где-то в его уголке друг на друга смотрели юноша и девушка – оба неправильные, оба живые, оба незнающие, что будет дальше.

И внезапно Лиза запела. Розовые губы разомкнулись, и с них начали слетать слова:

– По-любому по любви, – глубокий вдох, – любой может быть любым. В этой жизни всё зависит от тебя. – Её глаза сверкнули, блик солнца отразился от голубой поверхности моря. – По-любому по любви, – глубокий вдох, – любой может быть любим. В этой жизни всё возможно поменять. – И розовые губы прошептали: – Если хочется.

Она не пела красиво, нет, но каждое произнесённое ею слово рождало в Андрее то, что не было ему знакомо – вдохновение. Вдохновение призрачное, слегка щекочущее грудь, но ощутимое. У Лизы не был поставлен голос, пела она неумело, но Андрею показалось, что сейчас он услышал лучшее исполнение в своей жизни. И никакой голос не сравнится с этим, принадлежащим девочке с яркими и глубокими голубыми глазами.

– Любой может быть любим… – прошептал Андрей. – Любой. Может быть любим. Даже я?

Лиза улыбнулась (как она улыбается…) и подошла к Андрею вплотную. Положила ладони ему на лицо и сказала:

– Ты уже любим. Любим мной, – она подошла ещё ближе, горячее дыхание щекотало кожу. – Об этом и поёт Zivert. Каждый достоин любви, и хотя я пела это, до конца не верила. Но всё-таки поверила после того вечера, когда ты спас меня и…

Ты спасла меня.

– … забрал с крыши. Просто порой люди не видят собственного сияния, за которое их можно полюбить, да и многие тоже его не видят, но где-то в мире всегда есть человек – он ходит, дышит, живёт, – который увидит в тебе это сияние. А ты увидишь в нём его сияние. И когда вы сольётесь, когда ваши светила проникнут друг в друга, у вас родится Любовь – ваш ребёнок, о котором надо будет заботиться. И вот, – она выдержала небольшую паузу, – я, кажется, увидела в ком-то сияние. В тебе, Андрей.

– Ты тоже сияешь, – ответил он, не веря тому, что может ТАК говорить. Словно романтик, каким никогда не был. Словно сентиментальность не казалась ему чуждой, словно она всегда просачивалась в его речи. – Ты сияешь намного ярче меня.

– Ты не можешь этого знать. Мы ничего не можем знать наверняка, только чувствовать, и я чувствую, что хочу утонуть в тебе.

– Утонуть?

– Да. Раствориться на какое-то время. Забыть о себе и стать тобой, отбросить весь мир и чувствовать, что рядом только ты. Я этого хочу. Поцелуй меня, Андрей.

Что-то странное происходило с ним… Нет, не похоть, не страсть овладевали им, а нечто более мягкое, аккуратное, шепчущее о том, чтобы он не причинял боли этим глазам. Какое-то странное чувство в груди… смятение… тяга, но не к телу, а к тому, что оно скрывает – к душе… и когда Андрей, склонив голову, поцеловал Лизу в губы, думал он не о её теле, а о неосязаемом нечто, что пряталось под этой кожей, мышцами и изгибами.

Он не помнил, сколько длился поцелуй: просто закрыл глаза, растворился в медленных движениях, посвящая всего себя процессу. Потом Лиза отпрянула и, расплывшись в улыбке, сказала:

– Давай потанцуем! – Подняла кулачки вверх, улыбнулась ещё шире. – Я включу нам очень классную песню!

Не дождавшись ответа, она вприпрыжку поскакала к ноутбуку – совсем как ребёнок, подумал Андрей. Эта её ребячливость не раздражала его, нет, а наоборот – только поднимала настроение. Сейчас Лиза, улыбающаяся во весь рот и скачущая по комнате после поцелуя, выглядела гораздо лучше, чем та Лиза, стоявшая на крыше, желавшая с собой покончить.

– Нашла! Сейчас ты услышишь, что такое настоящая музыка!

Из динамиков ноутбука полилась песня «ЯТЛ» всё той же Юлии Зиверт.

Лиза подошла к Андрею, положила руки ему на плечи, после чего взгляды их переплелись в нечто единое, во что-то такое, части которого по отдельности не могли существовать. Андрей укрыл ладонями бёдра Лизы, и сейчас в его движениях было намного больше робости, чем с