больны, еще двух оставим с ними. — В поход готовы выйти сто сорок четыре.

— Пятьдесят два стрелка, — сказал Роха, — все пойдут.

— Сколько людей у Брюнхвальда?

— Двадцать восемь, кажется, — вспомнил Рене.

— Двести двадцать четыре человека, нас и моих людей еще десяток. Десять лошадей. Итого… — Волков задумался, считая в уме. — Итого нам нужно десяток лодок и две баржи. Рене, берите деньги, езжайте в Лейдениц, наймете десяток лодок и пару барж. Как наймете, так своих людей грузите и спускаете их по реке до заброшенной рыбацкой деревни.

— Понял, кавалер.

— Бертье, вы все окрестности знаете лучше меня, — продолжал Волков. — Езжайте-ка на юг, до рыбацкой деревни. Как следует разведайте пути, где может провести обоз, чтобы телеги не поломать и лошадей не угробить. Возьмите людей, если где-то придется подсыпать грунта или порубить кустарник, так сделайте это.

— Я знаю, как туда ехать. Я все проверю, — обещал Бертье.

— Роха, собери все телеги, какие есть, проверь все, дорога, сам понимаешь, будет тяжелой, обратно даст Бог, поедем груженые. Проверь все оси и втулки. Найди Ёгана, скажешь, чтобы дал хороших лошадей к каждой подводе. Все телеги и лошади — твоя ответственность.

— Понял. Займусь сейчас же.

— С собой ничего не берем, идем налегке и одним днем, по куску хлеба, не больше. Оружие и броню берем по полной.

Вроде, все, но тут же у господ офицеров стали возникать вопросы.

И Волков сидел с ними допоздна. Все говорили и говорили. А его сестра Тереза с детьми и госпожа Бригитт Ланге сидели на лавке у стены. Ждали, пока господа разойдутся, так как спать им приходилось в этом зале. Госпожа Элеонора Августа фон Эшбахт давно поднялась на второй этаж, который только что закончил архитектор. Там теперь у Волкова была спальня. Кухня была отделена, а вот столовая стала спальней для его сестры Терезы, детей и теперь еще для госпожи Бригитт. Не отправлять же госпожу Бригитт в людскую, где спали Сыч, Максимилиан, Мария, а теперь еще и Увалень. Теперь она спала на лавках с детьми и Терезой, на лавках, на которых сейчас сидели офицеры.

Когда они, наконец, разошлись, Мария, сестра и Бригитт стали сдвигать лавки и стелить на них перины. Дети стали укладываться, а самая маленькая племянница его, Катарина, взобралась к нему на колени и спросила:

— Дядя, а вы собираетесь делать какое-то дело?

— Откуда ты знаешь? — усмехался Волков.

— Мама сказала, чтобы мы не шумели и не мешали вам разговаривать и делать дело. Какое вы собираетесь делать дело?

Он опять засмеялся:

— Я собираюсь наказать злых еретиков, что избили палками моего товарища.

Глаза девочки стали круглыми. Она стала говорить о том, что там, где она жила раньше, половина людей была еретиками. И что ей было страшно там жить, так как там церкви без святых отцов. А здесь все церкви со святыми отцами, здесь ей спокойно. Честно говоря, он подумывал, что и сестра Тереза, и дети — все они приехали с севера, так что, наверное, и крещены дети в еретической вере. Только Волков предпочитал не спрашивать сестру о том. Потом как-нибудь. Он засмеялся. Другие дети тоже подошли послушать их разговор. Он расспросил их о том, как они учатся, не тяжело ли им, не мучает ли их брат Ипполит? Нет, им тут нравилось, да и не мудрено, прежняя жизнь их больше походила на рабство, ни дома у них не было, ни еды вдоволь. Еда — объедки.

Работа в трактире с утра до вечера. Сон на кухне, под столами.

Одежда — лохмотья.

Наконец, постели были постелены, и мать позвала девочек спать.

Волков тоже встал, прежде чем подняться в опочивальню к жене, он остановился перед Бригитт Ланге:

— Потерпите немного, поспите пока с моими племянниками, — сказал он ей, — скоро будет построен дом, и у вас будет комната.

Она даже, кажется, испугалась такого внимания. И, улыбаясь смущенно, отвечала:

— Господин, не стоит вам волноваться из-за меня. Я могу и на лавке спать, мне не впервой.

Он только кивнул, ничего не сказал больше, пошел наверх, в спальню.

Жена еще не спала, лампа с ее стороны кровати горела. Она то ли читала, то ли делал вид, что читает книгу. И теперь она смотрела на него недобрым взглядом.

— Отчего вы, госпожа моя, не в радости?

— Отчего же мне быть в радости, если живу я как холопка, не в покоях, а в хлеву каком-то.

— Потерпите, я дом велел строить, — сказал кавалер, стягивая сапог.

— Надумала я, — говорит ему Элеонора Августа, — что пока дома у меня подобающего не будет, к себе я вас допускать не буду.

— Отчего же так? — усмехался кавалер, снимая панталоны.

— Оттого, что детям моим в таком доме рождаться не должно. — Заносчиво сказала жена.

— А теперь, госпожа сердца моего, — начал он, залезая к ней на кровать, — запоминайте, что я вам говорю. Брать я вас буду когда хочу и где хочу, потому что право это мое, данное мне Господом и батюшкой вашим. Вас не силком под венец вели, и церковь мое право освятила.

Он откинул перину, схватил жену за ноги и рывком подтянул к себе, она только вскрикнула с испуга. А он спокойно продолжал, задирая ей подол рубахи, она снова была похожа на лягушку, что валяется кверху брюхом:

— А рожать вы будете там, где получится. Хоть в шатре, хоть в этом доме, хоть в обозной телеге, знали вы, за кого шли. Знали вы, что выходили вы замуж за воина, а не за сеньора или вельможу придворного.

Она что-то хотела ответить, но он ладонью закрыл ее рот:

— Молчите и подчиняйтесь!

День был полон хлопот, в последний момент выяснилось, что многие телеги плохи и что на те телеги, которые хороши, лошадей здоровых не хватает, а еще что людей будет меньше.

И что лодок столько, сколько нужно, нанять не удалось. А те, что, вроде как, соглашаются, хотят знать, куда им плыть и что возить. А говорить лодочникам о том было нельзя. А если им не сказать, то они наниматься отказываются. Приходилось врать.

Вопросов появилось много, все нужно было решать. Только к вечеру все разрешилось, когда приехал Бертье и сказал, что дороги по сути нет, но он проведет груженый обоз от юга, от Рыбацкой деревни, до Эшбахта.

Офицеры разошлись к людям своим. Максимилиан, Увалень и Сыч стали носить доспехи и оружие в телегу, понесли ящик с его драгоценным успехом, его штандарт.

Госпожа фон Эшбахт за ужином слова не