дает пройти какому-то мужику перед собой вместо того, что бы древком алебарды того вразумить.

Многие местные еще не понимали, что происходит. И думая, что это какая-то ошибка, все еще кричали:

— Стойте, тут верховым нельзя!

— Куда вы прете?

— Тут место для телег!

Но никакой ошибки не было, все люди Волкова знали, что делают.

— Ротмистр, господин Роха, сюда, здесь они, — кричал Сыч, указывая на палатки и навесы, под которыми сидели важные менялы в хороших шубах. — Вот они, пауки!

— Ух, паскудники, сидят! — радостно орал Скарафаджо. — А ну, ребята, хватай их, кровососов.

И дело сразу пошло. Может, поначалу люди Рохи набранные недавно в Ланне и волновались, робели, а тут вдруг орлами стали.

Воевать-то не нужно, только грабить, а грабить — дело приятное.

Первого менялу, что сидел под навесом и намеревался по дурости не отдать им деньги, начал прятать серебро, так его хватали за бороду и тащили его на центр дороги под удивленные восклицания прочих людей. Солдаты вытащили за бороду, стянули с него шубу и берет, били его кулаками и прикладами ружей своих.

А другие стрелки Рохи уже потрошили остальных менял. У одного из менял нашелся охранник или слуга, и тот от глупого бахвальства или от непонимания за железо взялся.

Волков, уехавший уже вперед, услыхал знакомый звук. Он поворотил коня, уставился туда, откуда звук пришел. И он увидал, как на дороге среди расступившихся людишек и голосящих баб лежит господин в хорошем платье и в крови.

Кавалер пришпорил коня, подъехал, рявкнул, чтобы из шлема слышно было:

— Кто стрелял?

— Я господин, — вышел вперед его немолодой солдат с еще дымящимся мушкетом.

— Я же приказал без лютости!

Другой солдат нагнулся и поднял с земли красивый и длинный кинжал:

— Господин, так он сам кинулся.

Волков оглядел всех собравшихся и крикнул:

— Кинжал предлежит стрелявшему. Его добыча. Грабь их, ребята, коли упорствовать в жадности своей будут, так бейте их немилосердно. А коли упрямствовать начнут и противиться, так бейте до смерти. Вперед! Грабьте!

И солдаты принялись дальше отнимать у менял, которые по дури еще не разбежалась, оставшиеся деньги.

Тут к кавалеру, расталкивая людей, стали выходит господа в шубах и со стражей, передний, самый важный и богатый из них, так просто кипел от злости. Они еще издали, указывая перстом на Волкова, кричал:

— Кто таков? Я спрашиваю, кто таков? Отвечай немедля!

Волков до него не снизошел, чего ему, рыцарю, говорить с купчишкой или бюргером, который в глупости свой осмеливается в него пальцем тыкать и с грубостью говорить. Молча ждал, когда тот ближе подойдет, чтобы плетью или сапогом подлеца потчевать.

А за Волкова ответил тот, кому должно. Максимилиан, что держал его штандарт, крикнул с гордостью такой, что сам кавалер собой загордился:

— Пред вами Иероним Фолькоф. Рыцарь божий, Хранитель веры и опора Святого престола по прозвищу Инквизитор, милостью Господа нашего господин фон Эшбахт. А вы кто будете, грубый господин?

— Не буду я называть тебе свое имя, вор! — заорал спесивый господин. — Я тебе…

Да осекся, удар ружейного приклада прервал его. Приклад приложился к его спесивой голове, раскровянив глупую рожу и свалив его наземь. Один из людей Рохи аркебузой хотел еще ему дать, да кавалер жестом остановил его. А стража спесивого дурака тем временем безропотно отдавала оружие солдатам Рохи.

— А ну-ка, Увалень, тащи хама сюда, — приказал Волков.

Здоровяк сразу пошел и схватил спесивого господина, что сидел на земле и размазывал кровь по лицу. Поволок его к коню кавалера.

А то все уняться не мог, так и ярился, шипел:

— Безумствуешь, Эшбахт? Отольются тебе безумства твои.

— Снимай с него шубу, Увалень, — только усмехался его словам кавалер. — Шуба у него хороша.

— Ответишь ты за воровство свое, — продолжал господин.

— Сначала вы ответите за воровство и бесчестие.

— Бесчестие? Какое еще бесчестие мы тебе нанесли, Эшбахт?

— Какое? А ну, скажите ему, Максимилиан!

Лицо юноши стразу стало жестким и злорадным, глаза его запылали местью, и с радостью стал выговаривать он спесивому господину:

— Двух недель еще не прошло, как вы и людишки ваши палками били отца моего, Карла Брюнхвальда, на въезде на ярмарку, за то, что он к вам сюда сыры привез. Не помните такого?

— Не помню я ничего! — воскликнул господин. — Не было такого. Навет, ложь все!

— Эй, вы, зачем врете, — вдруг закричал Увалень, он вышел вперед и схватив одного из стражников, что был усат и высок ростом, он подтащил его ближе к рыцарю. — Вот, господин, этот бил и меня и ротмистра. А вон тот, — он указал на другого стражника, — еще и подначивал всех других людей бить нас. Говорил, что собакам благородным собачья участь, и палка собакам благородным — самое нужное, чтобы благородные свое место знали.

— Ну, а ты, хам, говоришь, что не было такого, — ухмылялся кавалер. — А виновные так сами на суд пришли, вот вам, еретикам, и правда Господня. — Он закричал: — Ясно теперь вам, безбожники, за кого Господь? И псам злым этим за злобу сейчас он воздаст, как должно. Людей моих, товарища моего, офицера моего палками били, глумились и потешались? Так примите воздаяние!

Он уже и руку поднял, но сказать не успел ничего.

— Стойте, стойте, — закричал спесивый господин, и был он уже не так и спесив. Был теперь вежлив, а в лице его появился испуг. — То миром можно разрешить, мы за вашу честь заплатим, и за сыры ваши заплатим, — он спешил говорить, словно времени у него не было. — За товарища побитого заплатим. Заплатим за поруганную честь вашу, рыцарь.

Волков склонился к нему с коня и, заглядывая ему в лицо, из шлема своего пообещал негромко:

— Уж заплатите. Бог свидетель, что все вы заплатите мне за оскорбление.

Глава 24

Он не говорил о том никому, но был рад, что так все сложилось с Брюнхвальдом. Все было ему на руку, словно его сам Бог вел. И теперь перед всеми не он виновником свары будет, а вот эти дураки спесивые и злые. Это они все глупой заносчивостью своею затеяли.

Ну, а Брюнхвальд… Ничего, Карл крепкий, он поправится.

Стражники и спесивый хам уже свое получили, и он поехал дальше.

Увалень, Максимилиан и еще пара солдат с ним были.

Народец с ярмарки разбегался, как кто мог. Бежали к Милликону или к реке. Один хороший сержант из людей Рене с двумя десятками людей перекрыл дорогу, что вела на юг. Еще один с людьми перекрыл ту, что вела