— Создатели мира, — исступленно молился Изгой, на коленях стоя в рыхлом сугробе и не ощущая источаемого им холода, — зачем вы покинули нас, своих детей? Прошу вас — просветлите мой разум, откройте мое сердце, направьте мою руку… Укажите мне путь к истине и свету, ибо я уже устал от тьмы и злобы, в кои оказался втянут против собственной воли и желания. Я всего лишь крохотный узелок в бесконечном кружеве судьбы. — Он и сам не понимал, откуда взялось это случайное сравнение, тем не менее показавшееся ему очень точным и образным. — Помогите мне, Создатели, не дайте запутаться в паутине лжи и предательства…

Рейн не знал, как и почему попала Она в этот засыпанный снегом город, очутившись настолько далеко от своего родового гнезда, от чалада Чистых, терпеливо ждущего ее возвращения. Семья Фаркаш, несущая в себе кровь рода Сокола, делилась на несколько ветвей, имеющих не менее пяти наследников. И хотя главный из них, Бела, погиб двадцать пять лет назад, дать жизнь будущей чаладанье могли и другие его братья. Именно она — золотая роза лугару, первая девушка, родившаяся спустя много сотен лет после многочисленной череды воинов-мужчин, являлась напророченной хранительницей, пришедшей в этот мир для того, чтобы спасти его от гибели и научить жить по совести, отвергая темную сторону бытия. Всей своей исстрадавшейся от несправедливости сущностью, всей израненной душой Рейн свято верил в возможность свершения третьего пророчества, раз уж второе, предвещавшее ее рождение, сбылось. И это ее он должен убить? Зачем, за что? Изгой увидел эту девушку в кричаще яркой мчащейся на него машине и позвал, пытаясь докричаться до ее спящей памяти, но чаладанья не услышала. Он не сумел разглядеть лицо своей госпожи, ослепленный нестерпимым сиянием ее внутреннего мира — чистого и безбрежного, несущего всепрощение и сострадание ко всему живому… Создатели, да что же такого страшного случилось с этим миром, если исконное добро вдруг стало злом, а давешнее зло окрепло и ополчилось на новорожденное добро? И Рейн судорожно обнимал руками согнутые колени, еще плотнее прижимая их к своей груди, сознательно стараясь занимать как можно меньше места в этом мире, таком чужом и жестоком. В мире, отныне замкнувшемся для него на одной душе, одной девушке, зовущейся золотой розой лугару.

«Возможно ли, чтобы жрец, поручивший мне убийство чаладаньи, ошибался? — Рейн цеплялся за эту маловероятную идею так же настойчиво, как утопающий хватается за соломинку, за последнюю возможность спасения, ища оправдания для себя и для служителя Митры, всегда олицетворявшего неподкупную справедливость. — Или же он преднамеренно перешел на территорию зла, отвернувшись от возможности искупления? Нет, — Изгой содрогнулся всем телом, устыдившись чудовищности выдвигаемого им обвинения, — это невозможно! Зачем же тогда жить мне, всеми отвергаемому и презираемому, если самые мудрые и великие становятся на сторону Аримана, приближая кару небес?» Но все эти выспренние мысли вдруг разом выскочили у него из головы, потому что тишину подземелья внезапно взорвал отчаянный зов о помощи. «Немцы!» — услышал Рейн истошный девичий крик и стремглав бросился вперед, всем сердцем ощутив смертельную опасность, угрожающую ей — его звезде, его розе…

Изгой ворвался в круглую пещеру, освещенную бледным светом каких-то грибов, и на миг растерялся, увидав немыслимую сцену, бесчеловечную и святотатственную: у стены истошно вопила чумазая, немного вульгарная девица, слабо трепыхаясь в руках удерживающих ее здоровяков, а прямо на полулежала Она, придавленная телом бесстыжего насильника. Не отдавая себе отчета в совершаемых поступках, Рейн одним коротким ударом вырубил изверга, посмевшего посягнуть на госпожу, и отбросил в сторону его ставшее неподвижным тело, освобождая девушку. Она испуганно села, судорожно пытаясь прикрыть грудь, но порванная одежда не давала ей этого сделать, а Рейн вдруг снова почувствовал себя мужчиной, увидев ее прекрасное нагое тело, белеющее в прорехах. Кровь быстрее заструилась в жилах, приливая к щекам, рукам и пробуждая те сладостные желания, кои, как думалось ему ранее, безвозвратно умерли вместе с потерей любимой. Но сейчас его сердце замерло и дыхание сбилось с ритма, ибо Изгою хватило одного взгляда, чтобы опознать и ее серебристые волосы, волной рассыпавшиеся по плечам, и точеный носик, и нежную линию скул, не раз являвшуюся ему во сне…

— Людвига! — потрясенно воскликнул он, не смея поверить в чудо, вернувшее ему незабвенную возлюбленную, погибшую двадцать пять лет назад. — Ты ли это?

Девушка подняла ресницы, являя Рейну благодарный взор прекрасных миндалевидных очей, оказавшихся не голубыми, а почти черными. И Изгой тут же задохнулся повторно, обнаружив загадочное сочетание знакомых черт, представлявших собой настоящую насмешку судьбы. Каким-то непонятным образом случилось так, что темные глаза Белы Фаркаша будто переместились на нежное личико его Людвиги… Озарение пришло мгновенно. Так вот кто она на самом деле — его чаладанья! Дочь умерших друзей, та новорожденная черноглазая малютка, которую он столь недолго держал на руках и поклялся защищать до последней капли крови!

— Не бойся, моя госпожа! — Рейн ласково улыбнулся, благоговейно, самым кончиком пальца дотрагиваясь до ее грязной щеки. — Пока я жив, тебя никто уже не посмеет обидеть! — Он извлек из ножен меч с волнистым лезвием, и долы на клинке мелодично запели, требуя крови. — Вы, мерзавцы, покажитесь мне! — Воин шагнул вперед, носком сапога переворачивая корчившееся от боли тело несостоявшегося насильника. Брови Рейна удивленно поползли вверх: — Станислас? — Он повернулся ко второму человеку, замершему у креста: — Айзек?!

— Изгой! — вдруг тоненько, совсем по-бабьи, завизжал Айзек, падая на четвереньки и резво отползая подальше. — Идущий сквозь дождь убийца! Но тебя же нет в нашем мире! Сгинь, призрак, изыди… Тебя же осудили, заточили в пещеру, упрятав там на веки вечные?!

— Как видишь, я уже есть! — холодно усмехнулся Рейн, угрожающе поигрывая клинком. — И, клянусь Митрой, я намереваюсь немедленно разобраться в истинной подоплеке всех творимых вами злодеяний!

Окружающий мир обрушился на меня мускулистым мужским телом, придавив к земле… Жестокие пальцы пытались настырно сорвать с меня брюки, уголки его квадратных, коротко подстриженных ногтей больно царапали мою кожу чуть ниже живота, а приникшие к уху губы торопливо нашептывали разные непристойности, доходчиво объясняя, что именно собирается сделать со мной сам Стас, а потом и все четверо его подельников. И они готовы повторять свои развлечения до бесконечности, а вернее, до тех пор, пока я не расскажу им, куда подевалось то раритетное устройство, о котором говорилось в третьем пророчестве…

В моей душе вскипела волна протеста, придав мне небывалую силу.

— Даже если бы я про него и знала, то все равно не сказала бы! — просипела я и, извернувшись, при этом чуть не сломав себе шею, умудрилась укусить Стаса за ухо.

— Ах ты, шлюха! — взбешенно взревел он, а я радостно зарычала, ощутив во рту вкус его крови. — Да я тебя…

Над нами мелькнула какая-то светлая тень, и лежащая на мне туша мгновенно обмякла, закатив глаза и пуская слюни. А затем я стала свободна, и первой моей заботой были разорванная одежда и собственная нагота.