Нина начала отчаянно вскидываться всем телом, но это лишь усиливало эффект. Возбуждение нарастало и вдруг взорвалось с такой неистовой силой, что у нее слезы хлынули сами собой. Никита продолжал двигаться, потом замер… Его высвобождение было таким же бурным. Он отпустил ее, и они вместе растянулись на постели, совершенно обессиленные.

Потом Никита бережно перевернул ее, заглянул в лицо, смутно белеющее в бессумрачном воздухе летней ночи, похожем на разбавленное молоко, провел рукой по щеке…

— Ты плачешь? Я сделал тебе больно?

— Нет…

— Я у тебя что-то отнял?

— Нет…

— Но ты хочешь, чтобы я ушел.

— Да, пожалуйста. Не обижайся.

Обычный припев. Никита терпеть не мог свойственной многим женщинам манеры обсуждать отношения во всех подробностях, но это был как раз тот редкий случай, когда разговор казался ему необходимым. Увы, Нина не желала разговаривать. Он обнимал ее, ласково гладил по волосам, по плечам, но она свернулась тугим клубком, как ежик, и ушла, по выражению начальника его службы безопасности, отставного генерал-полковника КГБ, «в глухую несознанку».

— Все в порядке, — твердила она. — Все нормально. Завтра поговорим.

— Ладно, — тяжело вздохнул Никита. — Завтра так завтра.

На следующее утро, подойдя к ее коттеджу, Никита не услышал привычного лая. Он протянул руку к двери и вдруг заметил торчащий снаружи ключ. Тогда он открыл дверь и вошел. С порога было видно, что домик не просто пуст, он покинут. Никита все-таки прошелся по комнате, заглянул в кухню, в ванную… Пустота. Торричеллиева пустота, именуемая в просторечии вакуумом. Как в песне Галича, когда-то казавшейся ему безумно смешной:

Просыпаюсь утром — нет моей кисочки.

Ни вещичек ее нет, ни записочки.

Все еще не веря, в состоянии какого-то отупения Никита отправился в контору. Администратор подтвердил, что «пани» расплатилась за дом и уехала с вещами. В Вильнюс. Он же ей и такси вызывал.

Никита считал себя человеком незлобивым и уравновешенным, но в этот момент почувствовал, что готов разорвать ее на куски. Он ушел в свой домик, сел и уставился в пол, но тут же вскочил и принялся вышагивать из угла в угол. Еще есть возможность ее догнать. Запросто. Поезд на Москву отходит только вечером, деться ей некуда. Не пойдет же она к Бронюсу! Тем более что Бронюс на работе, и Нийоле тоже, а больше она в Вильнюсе никого не знает.

А можно и еще круче. Встретить ее прямо в Москве. Он может двинуть отсюда прямиком в аэропорт и улететь. А она притащится только завтра на своем поезде. Она же боится самолетов. Встретить ее на вокзале в Москве — вот это будет круто! Говорят, месть — это такое блюдо, которое полагается подавать на стол в холодном виде.

Но он не мог откладывать. В груди у него что-то не просто кипело, а безудержно клокотало. Как она могла так с ним поступить! Он все готов был понять, только не это трусливое бегство. Оргазмов она боится! Шлюха! Только шлюхи боятся оргазмов. Он ей так и скажет, когда догонит. Все выложит прямо в лицо. Какая подлая дрянь! Оленька в сравнении с ней — мать Тереза. Никита принялся как попало швырять в сумку вещи. Вещей у него было мало, он всегда приезжал в Литву налегке. У него все было тут, на месте. У него же здесь дом. Дом, который она изгадила своим присутствием.

Все, вещи собраны. Ах да, еще в ванной. Никита прошел в ванную, забрал зубную щетку, пасту, бритвенные принадлежности… Чуть не забыл свою любимую эпонжевую рукавичку, которой пользовался вместо губки, но все-таки в последний момент прихватил и ее.

Вернувшись в комнату, он сунул вещи в сумку поверх одежды, даже убрать их в несессер не позаботился. Дернул «молнию». Все, можно ехать. Его вдруг охватила странная слабость, он опустился на край кровати. И опять всплыл в уме вопрос, на который он не находил ответа: «Чего она так боится?»

Вспомнилось почему-то первое четверостишие ахматовских стансов, которые она цитировала вчера:

Стрелецкая луна. Замоскворечье… Ночь.

Как крестный ход, идут часы Страстной недели…

Я вижу страшный сон. Неужто в самом деле

Никто, никто, никто не может мне помочь?

Нина видела страшные сны. Ее что-то мучило, и не только во сне, но и наяву. Она иногда выключалась из разговора, задумывалась, нет, проваливалась куда-то. Сначала он думал, что это воспоминания о детстве, о тяжкой безнадеге жизни с матерью-пьяницей, о пережитых унижениях. Потом оказалось, что ей есть что вспомнить и помимо детства. Досточтимая Зоя Евгеньевна… Криста Нильсен… Его Оленька… Но это были не страшные воспоминания, скорее неприятные. Тяжелые, но ничего смертельного. Значит, было что-то еще.

Никита пристально и напряженно вспоминал. Какие-то недомолвки. Нины не было на свадьбе у школьной подруги. Почему? «У меня было… нечто вроде командировки». «Кузе только что пришлось пробыть без меня чуть не два месяца». Она так и не сказала, куда уезжала. И еще кое-что. «Вы местный участковый?» «У вас есть еще вопросы, господин прокурор?» И кино… «Не хочу смотреть, как женщину сажают в тюрьму на двадцать лет». «Он не верит законам и рассчитывает только на себя. Он никогда не попадет в тюрьму». Обстриженные до мяса ногти. Загрубелые, мозолистые руки. Мучнистая бледность.

Сфинкс. Мифический сфинкс был полуженщиной-полульвицей. Он убивал тех, кто не мог разгадать заданную им загадку. Эдип разгадал ее, но тоже кончил плохо… А женщина-сфинкс, когда ее загадка была разгадана, бросилась со скалы… К черту. Он должен все узнать. Что бы это ни было.

Вынув мобильник, Никита взглянул на часы. У него была опция пересчета часовых поясов, но он решил не морочить себе голову этими мелочами. Даже если Павел с Тамарой сейчас занимаются любовью в своем карибском круизе, им придется его извинить. У него неотложное дело. Вопрос жизни и смерти. Только бы Пашка не слинял куда-нибудь, забыв мобильник в каюте. Никита одной кнопкой вызвал в памяти телефона номер друга.

Павел ответил на второй гудок.

— Никита? Что стряслось?

— Ты знаешь Тамарину подругу, которая жила в твоем коттедже? Нину Нестерову?

— «Жила»? А что, она там больше не живет?

— Она уехала. Ответь мне, ты ее знаешь?

— Шапочно. А что случилось?

— Где Тамара? — продолжал Никита, словно и не слыша вопроса.

— Ванну принимает. Мы собираемся на ужин. Да что случилось-то?

— Позови ее. Мне нужно кое о чем спросить. Хотя нет, лучше ты сам у нее спроси. Почему ее подруга не была на свадьбе?

— Старик, а тебе не кажется…

— Нет, не кажется, — перебил его Никита. — Задай ей этот вопрос, я тебя очень прошу. Это очень важно. И поверь, без крайней нужды я не стал бы тебя беспокоить.

— Да, я понимаю… — растерянно промямлил Павел. — Вот только вряд ли она поймет… Ты будешь ждать или перезвонишь? Или давай я тебе…