Я оглядела кухню. Здесь был порядок, в шкафах полно запасов.

— Отнеси им воды и каких-нибудь продуктов. Пусть ждут и надеются на лучшее. У нас все получится. Ты готова выполнить инструкции? Помнишь все, о чем мы договорились?

Леа презрительно фыркнула:

— Я взломала сейфы семьи Бургатти! И обнесла по полной выставку современного искусства в Антверпене. Ваши примитивные инструкции для меня не проблема.

— На всякий случай повтори, — без малейшего почтения к криминальным талантам девушки приказала я. Леа взглянула на меня — и послушно принялась перечислять:

— Я должна занести информацию в свой смартфон. Дождаться, пока вы отключите генератор помех. Сигналом будет красная ракета. Тогда я должна отправить пакет информации по этому адресу. Все.

— Нет, не все. Тебе придется еще немного побыть в шкуре Леона. Ты должна вернуться к остальным, передать им воду, еду, лекарство для Тильды. Возьмешь в ее комнате сумку с косметикой, она прячет наркоту там. А главное — передашь информацию. Пусть у них будет надежда, тогда они смогут продержаться до утра. Осталось уже недолго.

Леа попыталась отстраниться, но я удержала ее.

— В чем дело?

Личико девушки стало неприятным, она оскалила мелкие зубки и прошипела:

— Мы так не договаривались! Информацию я, так и быть, передам. Я у вас в долгу. Но в тот подвал я не вернусь, и не просите.

Я во все глаза смотрела на Леа. А чего я хотела — она же мошенница. Такое слово, как «альтруизм», в ее словаре отсутствует.

— А если я тебе хорошо заплачу? — Я попыталась привести понятные аргументы. Портфель в комнате комиссара мог бы заставить девушку передумать.

— Я же сказала — нет! — оскалилась преступница. — Деньги мне не нужны. А вот жизнь у меня одна. Там этот охранник, кажется, слетел с катушек. Очень волнуется за своего напарника — мол, они вместе в «горячих точках» воевали. Боевое братство, так его… Он рвется вас убивать, а босс ему не разрешает. По-моему, охранник скоро сорвется с поводка.

— Буду только рада, — мрачно усмехнулась я. — Жду с нетерпением. Тогда заложников некому будет сторожить.

Я смотрела на Леа, а та, в свою очередь, хмуро глядела на меня. Время шло.

— Нет, и не вздумайте мне угрожать! — вдруг взорвалась девушка. — Я передам вашу информацию, а потом возьму лыжи и уйду через перевал.

— Скатертью дорожка, — сказала я по-русски.

— Что это значит? — с подозрением спросила мошенница.

— Это русское выражение. Типа «доброго пути», только с иронией, — пояснила я и добавила: — Надеюсь, тебе понравится в ашраме. Надеюсь, когда ты будешь медитировать под бананом, перед тобой появятся лица тех, кого ты бросила умирать.

Леа закусила губу и встала, с ненавистью глядя на меня.

— Какая же вы жестокая, — еле слышно произнесла девушка. — Ладно, ваша взяла. Я готова. Жду сигнала.

Я вышла не прощаясь. Вернулась в номер Розенблюма. Комиссар стоял спиной ко мне, склонившись над креслом, в котором сидел Хромой.

Я подошла ближе и увидела: амбал был мертв. Его лицо сделалось багровым, глаза вылезли из орбит. Рот и нос охранника были крест-накрест залеплены широкими полосами серебристого скотча.

— Зачем вы это сделали? — ахнула я. — Ведь я же обещала сохранить ему жизнь.

Розенблюм обернулся ко мне и удивленно спросил:

— Вы что же, всерьез рассчитывали выполнить обещание? Уверяю вас, этот человек вас бы не пощадил. Ни на секунду бы не задумался, если бы вы дали ему хоть один шанс. Меня поражает ваш идеализм, Евгения. Глядя на то, насколько вы эффективно действуете, я был приятно удивлен вашим профессионализмом. И вдруг такая наивность.

— Можно было оставить его здесь связанным.

— У нас нет времени с ним возиться, — жестко проговорил толстяк. — В любой момент он мог бы освободиться, выйти из-под контроля и выстрелить вам в спину. У нас недостаточно сил, чтобы оставлять за собой такую бомбу замедленного действия. Нас ведь всего двое, Евгения. И времени не так уж много осталось.

Я внимательно взглянула на комиссара:

— Это что-то личное, да?

Розенблюм кивнул.

— Да. Очень личное.

— Хорошо, — решительно сказала я. — У меня есть еще одно дело, потом мы пойдем спасать заложников, после чего Доплера можно будет брать голыми руками. Это сомнительное удовольствие я предоставлю вам. Только ничего не предпринимайте у меня за спиной, ладно?

Мы скрепили договор рукопожатием. Рука у толстяка была ледяная и слегка дрожала — видимо, нервное напряжение достигло предела. Я мельком взглянула на себя в разбитое зеркало ванной. Ну и чудовище! На голове у меня была сбившаяся, потемневшая от пыли и пропитанная кровью повязка, а помимо термобелья из одежды на мне только куртка, носки и ботинки, снятые с убитой. Если бы я саму себя повстречала в коридоре отеля, то с визгом кинулась бы прочь.

Я объяснила Давиду, что именно собираюсь сделать. Толстяк задумался и некоторое время молчал, кусая губы. Я не теряла даром драгоценных минут — разулась, обвязалась вокруг пояса шнуром, который был больше не нужен Хромому, и засунула за пазуху ракетницу из запасов господина Гримальди. Наконец толстяк подал голос — посоветовал мне быть осторожной. Мне показалось, что Розенблюм был бы не прочь отговорить меня от задуманного, но не рискнул.

Я распахнула окно номера. Снаружи сразу же дохнуло злым морозом. Над «Шварцбергом» стояла ночь, но далеко за седловиной горы, там, где был перевал, уже занималось легкое свечение. Это означало, что через полтора-два часа наступит рассвет и, если план Доплера сработает, мы все умрем. А если получится по-моему… Ладно, не люблю загадывать.

Я вылезла в окно, встала на подоконник и смерила взглядом стену. «Шварцберг» был выстроен из мореной сосны. Шероховатые бревна могли служить опорой для рук и ног, вдобавок в стену кое-где были вбиты кованые толстые крюки, что делало подъем совсем уж детской забавой. Я прикинула расстояние и направление и проворно начала подниматься.

Мой путь лежал мимо окон номеров третьего этажа. Мне нужно пробраться так, чтобы меня не увидели из номеров. Ага, вот и окна Кабановых! Я подтянулась на руках и повисла чуть выше и правее окна. Форточка была открыта, и изнутри доносился веселый, жизнерадостный смех. Пораженная, я изогнулась, повисла на одной руке и заглянула в окно.

Мне был виден только тот фрагмент комнаты, что ближе к окошку. На полу расстелен ковер с национальным орнаментом, как и во всех номерах «Шварцберга». Очевидно, покои Кабановых были класса люкс, потому что ковер вдвое шире и толще, чем у меня в комнате. На ковре лежали на животах маленький Ваня Кабанов и его учитель музыки. Сергей Дубровский хохотал, а мальчик катал взад-вперед красную пожарную машину. Надо же, а я совершенно забыла о существовании этого человека! Оказывается, учитель жив, здоров и даже играет с маленьким Иваном. Что ж, надо же кому-то заниматься ребенком…