событий: мы наняли слуг, которые без нас устроились бы в другие места или умерли от голода; мы арендовали дом, который снял бы кто-то другой — или вообще никто. Здравый смысл подсказывал, что подобные мелочи не должны изменять ход истории, хотя такое, разумеется, было возможно, запусти они череду случайных событий, отследить которые до первичного было бы нереально. Удельный вес миссии и процентный риск нарушения поля вероятностей определяли три основных показателя: то, насколько далеко в прошлое отправлялась миссия, то, сколько времени ей там предстояло провести, и степень вмешательства в ход истории, необходимая для достижения поставленной цели. Некоторые отправлялись в куда более отдаленные времена — но они никогда не оставались в прошлом надолго и редко выходили за рамки острожного наблюдения со стороны. Наша миссия оценивалась в восемь с половиной баллов из десяти возможных. Я знала об этом, и все же мое знание до сего момента было лишь абстрактным.

Я вгляделась в свое испуганное отражение. В слабом свете затухающего камина я, с головой в папильотках, казалась себе кем-то смутно знакомым: те же темные глаза и острый подбородок, но это не совсем я. Что мне делать, спросила я у своего охваченного страхом двойника, как мне быть?

Я стянула с кровати стеганое покрывало и, завернувшись в него, взяла свечу, на цыпочках вышла в коридор — пол под босыми ногами был просто ледяным. Остановившись у двери в спальню Лиама, я помедлила, а затем тихо, как взломщица, открыла ее, скользнула внутрь и прикрыла дверь за собой.

— Ты спишь? — прошептала я.

У него в спальне было холоднее и темнее, чем у меня, из приоткрытого окна тянуло свежим ночным воздухом. Я услышала шорох и скрип, резкий вдох.

— Рейчел?

Я подняла свечу повыше, чтобы осмотреться.

— Я хотела… — В углу стоял виндзорский стул — я придвинула его к кровати и села. В комнате стоял запах ночи и чего-то еще — смутно знакомый, наподобие лаврового мыла и шерсти, терпкий, но приятный. — Я хотела поговорить с тобой.

Он сел и потер глаза. Его взгляд скользнул на мои папильотки.

— Что случилось?

— Я ненадолго. Я тебя разбудила? Прости.

Взъерошенный и все еще жмурящийся от света, он тем не менее обратился во внимание: сел, обхватив руками колени, и с полуулыбкой посмотрел на меня.

— Ничего страшного.

— Я знала, что не усну, — думала о том, что ты сказал…

— Вот тебе и разница между нами. Я решил, что бессонница никак тут не поможет.

— Я не умею засыпать по команде. Мозг так не работает.

— О, но этому ведь можно научиться.

— Ты умеешь? — Я невольно заинтересовалась. — Научишь меня как-нибудь.

— Могу хоть сейчас научить.

— Ты, наверное, скажешь, что надо дышать и думать о чем-то приятном. А я в панике.

Лиам засмеялся — он смеялся тихо и долго, будто украдкой, и мне полегчало. В отличие от меня, он смеялся как нормальный человек, а не как безумец.

— Ладно. Тогда говори.

Я откинулась на спинку стула. Ноги у меня замерзли, и я подтянула их под себя.

— Насколько я помню, риск того, что наша миссия произведет «значительное» нарушение поля вероятностей, составляет ноль целых три тысячных, что означало бы изменение более чем пяти процентов поля в любой его точке.

— Эта цифра тебя успокаивает?

— А ты сам не помнишь?

Он ответил не сразу:

— Кажется, что это было так давно, правда? Как будто не со мной произошло. Институт, вот это все. — Он был прав, но мне не хотелось признавать, что мы оба об этом думали, а он все говорил: — И что это означает? Пять процентов из миллиардов, не знаю, сталкивающихся кварков, образующих самый обычный день в 1815 году?

— Это может быть что-то на макроуровне. — Я обвела взглядом полутемную комнату, задаваясь вопросом, что я здесь делаю. Если бы я проснулась среди ночи и обнаружила, что Лиам стоит у меня в спальне, то вряд ли восприняла бы это с таким же спокойствием. — Например, человек, который должен был дожить до 1882 года, умрет, подавившись кексом.

— Но она не умерла. Так что, возможно, все обстоит именно так, как нам и говорили. Поле вероятностей как сеть, оно эластично. Она подавилась, но осталась жива. Равновесие восстановлено.

— Почему ты так беззаботно к этому относишься?

— Потому что переживать из-за того, над чем у тебя нет контроля, бессмысленно?

Я была не согласна, но заходить вглубь этого философского лабиринта мне не хотелось.

— А что насчет Тома? Ты сам говорил, что моя попытка помочь ему — это плохая идея. Возможно, мы напортачили именно в тот момент. — Ноги, сложенные в крендель, затекли, и я распрямила их и положила на край кровати.

Лиам помолчал, а затем спросил:

— Думаешь, Фанни Найт подавилась кексом, потому что ты помогла маленькому трубочисту?

— Я не говорю, что здесь есть прямая связь. Но если поле подвижно — а это так, — значит, отстоящие друг от друга события могут соединяться непредсказуемым, квантовым образом?

Снова воцарилась тишина. Двумя этажами ниже часы пробили полночь.

— Ты правильно сегодня поступила.

— Но даже если…

— Однажды меня спасли. По одной-единственной причине — это было правильно, — и то событие изменило всю мою жизнь. Один мальчишка-трубочист или кто-то типа него — такие люди не меняют историю. Вот если бы наша карета переехала Уилберфорса — другое дело. — Я поежилась, вспомнив, как в первое же утро тысяча восемьсот пятнадцатого меня чуть не переехали саму. — Маленькие люди ничего не значат, разве что в совокупности с чем-то еще.

— Маленькие люди хотят жить не меньше, чем великие.

— Я к тому, что они ни на что не влияют.

Он произнес это с такой убежденностью, что я на некоторое время затихла — мне хотелось ему верить. Но в конце концов я все же сказала то, ради чего явилась к нему в спальню и разбудила его:

— Что теперь будет, если мы действительно нарушили поле вероятностей? И, возвратившись, обнаружим, что привычного нам мира больше нет, и нам придется пройти коррекцию памяти и забыть, кто мы такие? — Коррекция затрагивает только не соответствующие истории воспоминания, напомнила я себе, но утешение это было слабое.

Теперь примолк уже Лиам.

— Мы согласились на этот риск, так ведь? — наконец сказал он. — И на многое другое. Теперь ты жалеешь об этом?

В спящем доме стояла тишина, но я слышала, как снаружи ветер гудит в трубах, как покрикивает ночной дозорный, как вдали копыта стучат по мостовой. Мы словно обменялись мыслью, бесшумной, как вздох.

— Нет, — сказала я. — Не жалею. Несмотря ни на что.

— И что же ты имеешь в виду под словами «несмотря ни на что»?

— Что все изменится. Мы вернемся и… не