совсем здорова, за окнами солнечный, прозрачный октябрь 86-го, она кутается в серый шерстяной шарф, с улицы не доносится автомобильный шум, тихо. Маленькая, худая женщина с серьезным, немного отрешенным взглядом, чуть задыхающимся голосом – ничего от того, что связано с ее именем: громкими манифестами, бескомпромиссными спорами, требованием осваивать новую «планету психики и подсознания», призывом отказаться от изображения «действительности общеизвестной, исхоженной вдоль и поперек в каждой своей частице».

Ничего этого в ее речи, в ее облике.

Она напоминает мне тех великих актрис, которых с трудом различишь на улице, в шумном обществе или в театральном зале, когда они сидят, чуть сгорбившись, одетые в неброские блузки и юбки, экономя жест, приглушая голос. Но стоит им выйти на сцену – откуда возьмется это пламя, мощь негодования, презрительный блеск глаз, ослепительность обворожительных улыбок, умение пройтись в любом костюме по сцене. Образ Натали Саррот – это одиночество творца, всегда остающегося наедине со своей моделью, камнем, прозрачной полифонией звуков и голосов, рожденных его воображением. Это многоголосие мира, втиснутое в пространство комнаты.

Да, она всегда была сама собой, всегда прокладывала дорогу другим. «В смысле литературном, – сетовала она в одном из своих прежних интервью, – была очень одинока. Книги мои очень долго решительно никого не интересовали… Издатели все подряд отказывали, говорили, что… все это сумасбродство, чушь, бред. Оказавшись в таком одиночестве, я стала допрашивать себя, почему я не могу писать так, как пишут все?.. Вот тогда и увидели свет теоретические эссе с изложением моего творческого кредо. Когда в 1956 году вышла книга («Эра подозрения»), то, что я делаю, заинтересовало критиков… Вероятно, пришел такой момент, когда это стало соответствовать чему-то, в чем литература ощутила подспудно зревшую потребность».

– А у вас в стране есть интерес к подсознательному? – смотрит она на меня.

Я рассказываю ей о международном симпозиуме «Бессознательное», проходившем в Тбилиси несколько лет назад, о четырех увесистых томах, вышедших в связи с этим. Кстати, одним из докладчиков был известный французский ученый – психотерапевт доктор Шерток[61], сделавший ряд открытий в этой области.

Натали Саррот удивлена, она не слышала об этом.

– Думаю, искусство призвано расширить наше представление о мире не только в смысле жизненного опыта, открытий новых пространств, – говорит она, – но и в смысле почти неразгаданных областей бессознательного, объяснения мотивов немотивированных поступков. Наше действие чаще всего лишь выступающий из воды островок, основа которого заложена природой в глубоких недрах подсознания. Это не мешает нашим поступкам зависеть от внешних обстоятельств, случайностей.

Теперь, когда мы говорим с ней, она одинока по-иному. Год назад она потеряла мужа, «единственного друга и советчика», с которым пройден полувековой путь, отца трех дочерей. За дверью каждый раз застаю пакеты, конверты. Чтобы не будить мать, некоторые материалы оставляются здесь, в полночь дочь унесет их в мастерскую.

Говорим с Натали Саррот о других потерях. Как в торжественном ритуале люди чтут память ушедших вставанием, так и мы «встаем», «снимаем шапки».

…В тот апрельский вечер 1986 года в Париже заменили передачи на телевидении и радио, слетели материалы с полос газет, «Либерасьон» посвятила событию специальный номер – Франция прощалась с писательницей Симоной де Бовуар, участницей Сопротивления, яркой сторонницей женского равноправия, спутницей Ж.-П. Сартра. Накануне больницы она была в гостях у Люси и Жана Катала, делилась новыми замыслами, готовила серию статей, работала над книгой – все это оборвалось. Писательница, которая восприняла когда-то крах Сопротивления и «триумфальный возврат к буржуазным отношениям как личное поражение», – этой писательницы не стало. Она тихо скончалась в больнице Кошен, не страдая, не предчувствуя смерти. Ее похороны, как проявленный негатив, отмели таинство ее жизни, обнаружив всеобщее признание и любовь к ней тысяч людей, съехавшихся со всех концов мира. Нескончаемым потоком шли люди по бульвару Сен-Жак к маленькому дворику больницы, гроб был окружен десятком грузовиков с венками, актер прочитал отрывки из ее «Очень легкой смерти», выступили министр культуры, писатели, актеры, студенты. Традиционную одну розу кладет на крышку гроба ее единственная сестра.

Сейчас, семь месяцев спустя, я стою на кладбище Монпарнас у свежей могилы, что направо у третьего дерева от входа; на прямоугольнике гипсового памятника – даты жизни и смерти Ж.-П. Сартра и Симоны де Бовуар, на могильной плите – множество писем, положенных сегодня: из Латинской Америки, Вьетнама, Алжира – от учениц, читателей, путешественников.

Смерть этой женщины как бы подвела черту под определенным периодом жизни Франции, начавшимся концом Второй мировой войны.

– Нет, я была очень далека от нее последние годы, – замечает Натали Саррот. – Мне не была близка ее феминистская деятельность. А после смерти мужа я не могу бывать на похоронах.

Говорим с ней о страшной, нелепой кончине Жаклин Пикассо. Рассказываю, как узнала об этом от вдовы Марка Шагала Валентины Григорьевны, когда несколько дней назад побывала у нее в Сен-Поль-де-Ванс, под Ниццей.

В прошлый мой приезд мы гуляли здесь с Шагалом, с нею, грузинским художником Церетели, вместе фотографировались всего за несколько месяцев до того, как Шагал умер в этом доме у лифта, в вестибюле. Теперь мы с Валентиной Григорьевной рассматриваем фотографии тех дней.

– Трудно поверить, – говорила она, неузнаваемо похудевшая, под глазами темные круги, – что нет Шагала. И вот теперь Жаклин, мне было ее нестерпимо жаль последнее время. Я слышала, что за несколько дней до самоубийства она звонила в мадридский музей Прадо, где были выставлены полотна Пикассо, унаследованные ею от мужа. По телефону она сказала директору: «Если что-то произойдет, я бы хотела, чтобы картины остались у вас». Жаклин уже давно жила в полном затворничестве, не принимала, не выезжала. Но как представишь себе этот ужас, когда женщина из револьвера разносит голову…

Натали Саррот подавлена рассказом.

…Она ведь была нестарой женщиной, ее смерть трудно объяснить. У Жаклин могло быть в жизни все, что бы она ни захотела. Тяжелая депрессия, болезнь? Иначе что же это?

– Флоранс d’Le, например, писательница значительно моложе Жаклин, высказала мысль, что в ее смерти есть печальная закономерность.

Сегодня Деле, пожалуй, самый интеллектуальный французский прозаик поколения «сорокалетних». Мы были у нее в гостях с профессором Робелем[62] несколько дней спустя после смерти Жаклин Пикассо. Начинала Флоранс Деле как актриса, сыграв роль Жанны д’Арк в фильме Брессона. Но несмотря на призвание, в двадцать один год все-таки литература вскоре похитила ее навсегда. Роман Деле удостоен высшей литературной награды.

– В ряде самоубийств последнего месяца, – сказала она, – не только вдовы Пикассо, но и самой популярной дикторши на телевидении, модной манекенщицы, есть