давно вдова. Мой брат служит в полку «Верные трону» у графа де Фротте, а мой сын…

- Ваш сын?

- Моему сыну уже восемнадцать, - сказала она усмехнувшись. - Он был в Нижней Бретани с графом де Буагарди.

У меня перехватило дыхание. Господи, с Буагарди?! Мне-то было известно, что отряд графа уничтожен. Более того, среди его людей не было дворян еще до стычки на лорианской дороге. Что же стало с сыном графини де Симэз? Я взглянула на Жанну Луизу, но у меня не хватило духу озвучить свои догадки.

- Ступайте отдыхать, - сказала она, заметив, что внизу появился охранник. - Вам понадобятся силы. Ах, я молюсь только о том, чтобы нас не выслали за море. И мне кажется, что самое трудное выпало не на долю наших мужчин, а на нашу.

Мы кивнули друг другу и поспешили скрыться в комнатах. Я была рада, что у меня будет собеседница. Даже вот так, из окон, мы сможем иногда разговаривать. Услышать чей-то совет - это было очень важно для меня сейчас.

Я вернулась к детям, раздела их, успокоила, попросила быть терпеливыми. На большее у меня не хватало сил. Маргарита приготовила мне чай - я продрогла до самых костей. Выпив две чашки, я забралась под казенное одеяло, закуталась в него до подбородка и, стуча зубами от легкой нервной лихорадки, охватившей тело, подумала, что мне следует в первую очередь помолиться, а потом отдохнуть.

9

Первые три дня нас никто не тревожил, так, будто синие хотели дать время нам хорошенько задуматься над своим положением. В целом условия были сносными. Коль скоро мы сами платили за свое содержание, то могли самостоятельно выбирать и продукты, и белье, и любые другие товары на рынке. Солдаты были неприветливы, но не грубили нам и никого не оскорбляли. Главная неприятность заключалась в том, что нам не позволяли выходить из комнаты, и дети просто-таки изнывали от скуки. Без свежего воздуха мои малыши стали совсем бледными. Отдушиной был балкон. Близняшки выбегали на него и переговаривались с маленькой Аделиной, дочерью Жанны Луизы.

Я тоже общалась с графиней. Она, как более опытная узница, давала мне много мудрых советов. Мы сообщали друг другу новости, обсуждали события и наших тюремщиков. На наших глазах какие-то семьи освобождались, на их место прибывали другие; мы также были свидетелями отправки нескольких женщин в тюрьму, под более строгий надзор. Тюрьма находилась в Алансоне, где шуаны не имели никакого влияния, и надежды на освобождение оттуда было мало. Поэтому отправки в Алансон все очень боялись. Кроме того, зная, как ранее Республика расправлялась с правыми, можно было считать алансонскую тюрьму первой ступенькой на пути на сухую гильотину - в Гвиану.

- Если бы я только знала, чем мы все это заслужили! - воскликнула я в отчаянии, наблюдая, как темная карета увозит несчастных женщин в тюрьму.

Мадам де Симэз пожала плечами.

- Может быть, дорогая, нам следует немного забыть о себе. Надо молиться о тех, кто воюет за нас, - им тоже нелегко приходится.

Я в недоумении посмотрела на нее. Ее слова показались мне странными. «Молиться о тех, кто воюет за нас»?

Но кто просил их это делать? Эта война давно стала бессмысленной и безнадежной, и уж конечно я никого не уполномачивала её вести!

- Знаете, Жанна Луиза, - сказала я с легкой тенью раздражения в голосе, - не берусь судить, как прожили революцию вы, но я просто измучена этими тюрьмами, казнями и треволнениями. Я все время отвечаю за кого-то. Как я мечтаю хоть немного побыть самой собой, а не женой роялиста или дочерью эмигранта!

- Вините в этом синих. Неужто мы можем ополчиться на своих?

Я промолчала, но внутренне была готова ополчиться на кого угодно. Мне все это до ужаса надоело. Подумать только - в худшем случае развития событий я могу оказаться в Гвиане! В Кайеннской крепости, откуда не возвращаются живыми, где людей косит желтая лихорадка! А что станется с моими детьми? В целом мне удавалось сохранять спокойствие, но бывали моменты, когда я сознавала, что первый консул, должно быть, не шутит с шуанами, и меня охватывала паника. «Нет, - думала я, - я на все готова, лишь бы меня и детей отпустили! Никто - ни король, ни даже Александр - не стоят того, чтобы ради них погибать в Гвиане!»

Было ясно, что спокойствие первых дней заключения обманчиво, что вот-вот наступит момент, когда пленным семейством дю Шатлэ займется генерал Эдувилль. Однако, прежде чем это случилось, я пережила визит иного гостя. Капитан, который доставил нас в Ренн, как-то раз под вечер заглянул ко мне и осведомился, по-прежнему ли я хочу написать письмо Талейрану. Получив утвердительный ответ, он впустил в нашу комнату коренастого краснолицего священника, в котором я с немалым удивлением узнала аббата Бернье.

Да-да, это был тот самый аббат, который полтора месяца назад благословлял шуанов в поход на опушке Пэмпонского леса. Собственно, именно его молитвы сопровождали Александра при последнем уходе на войну. Удивленная донельзя, я даже слегка попятилась, не сводя с аббата глаз. Он испустил шумный вздох, уселся, широко расставив ноги, в кресло и знаком пригласил меня последовать его примеру.

- Не удивляйтесь так, дочь моя, - сказал он, когда я села. - Времена очень изменились! Иной раз за месяц случится больше событий, чем за десять лет.

- Как, вы здесь не в качестве пленника? - спросила я ошеломленно.

Он хмуро поглядел на меня:

- По-вашему, я достоин только того, чтобы синие меня вздернули?

- Нет, конечно… однако ваше появление здесь, святой отец, по меньшей мере неожиданно.

Аббат объяснил мне, что является ныне переговорщиком - лицом, уполномоченным вести переговоры о мире между Республикой и шуанами, и конкретные инструкции получает от самого Талейрана.

- Я знал господина де Талейрана еще тогда, когда он был князем церкви, мадам. Еще тогда я имел возможность убедиться, что это умнейший человек, который может принести немало пользы Франции. Слава Богу, такие времена наступили. Конечно, господина Талейрана нынче не назовешь монсеньором и у римского престола на него накопилось немало обид, однако ему все простится, если он, находясь в правительстве первого консула, достигнет того, чего все мы мечтаем.

- Чего все мы мечтаем? - переспросила я недоверчиво. - Уж не хотите ли вы сказать, что первый консул вернет трон его величеству королю?

Аббат покачал головой.