— Нет, — говорю я сиплым голосом. — Вы ошибаетесь. Насчет Сапфир. Она тоже не была наркоманкой. Она не была такой, как все думают. С ней… с ней не должно было случиться такого. Это неправильно. Это неправильно. Неправильно. — И еще три раза: неправильно неправильно неправильно, потому что шесть лучше трех.

— Мисс, пожалуйста, успокойтесь, — Пайк для убедительности растягивает «пожалуйста». — Разумеется, этого не должно было случиться, но здесь… в таком месте…

— Нет, — выплевываю я. — Я… я думаю, ваша версия неправильная. Я… я знаю, что продавец на блошином рынке торговал вещами Сапфир, и я знаю, что он солгал мне, сказав, где он их нашел. А теперь он тоже мертв. Он мертв, потому что что-то знал и кто-то захотел, чтобы он умер. И сейчас опасность грозит мне.

Звенят телефоны, звонки разносятся по коридору, врываются в комнату, как рой злых пчел. Грэм укладывается подбородком на руки. Пристально смотрит на меня.

— Послушайте, я не сомневаюсь, что этот парень… Мартин?

— Марио.

— Точно, Марио… я не сомневаюсь, что он солгал. Возможно, он приобрел эти вещи незаконно. Но это не означает, что его смерть и убийство этой девушки связаны. Обычно так просто все не складывается.

Пайк крутит в руке шариковую ручку «Бик».

— А кроме того, одних ваших слов недостаточно. Вы, возможно, думали о том, чтобы позвонить нам, когда вы обнаружили, что эти товары краденые. — Слово «обнаружили» он произносит с такими интонациями, будто я — преступница. Он продолжает вертеть ручку в руке. — Как мы и сказали вам раньше, мы уже арестовали человека по подозрению в убийстве Сапфир.

— Охранника. Я знаю. Но он этого не делал. Если, если сделал… то его кто-то нанял. И я думаю… я думаю, что знаю, кто именно.

Грэм шумно вздыхает, встречается взглядом с Пайком, вновь смотрит на меня.

— Хорошо, мисс Марин. Так какова ваша версия? Кто несет ответственность за эту смерть?

— Смерти, — поправляю я ее. — Марио и Сапфир.

Теперь ручку крутит Грэм.

— Ладно. Смерти. Итак, — она приподнимает брови, — как зовут этого человека?

— Я… точно я не знаю. В смысле, его имени. Но Сапфир, она называла его Птицей.

— Птицей? — Грэм откидывается на спинку стула, складывает руки на груди, словно я рассказала анекдот, а он оказался не смешным.

Пайк потирает лицо.

— Да-да. Понятно. Нам отправить патрульных на деревья в поисках орудия убийства?

Мои руки движутся по столу, постукивая: вправо, влево. Вправо. Три раза. Они смеются надо мной. Они мне не верят.

— Я знаю, это звучит нелепо, — молю я. — Я это знаю, но… теперь он хочет добраться до меня, потому что он знает. Он знает, что я иду по его следу, и он мне угрожал. Выслеживал меня. Клянусь. Он… он хочет меня убить.

— Я думаю, это паранойя. — Грэм переглядывается с Пайком. Я вижу, что ее руки вновь тянутся к брошюрам. — У вас раньше не возникали бредовые идеи? Не случалось галлюцинаций? — Он какое-то время молчит, потом спрашивает с мягкими интонациями чиновников и священников: — Вы не слышали голоса?

— Нет… нет! — Слова рвутся из меня, кулаки барабанят по столу. — Я не параноик. Мне нужна ваша помощь. Вы… вы должны мне помочь.

— Что ж, мисс Марин, — резко отвечает Грэм, — мы все время старались вам помочь, но, раз уж наша помощь вам не нужна, я думаю, наша встреча окончена.

Пайк делает глоток кофе, гоняет жидкость во рту, постукивает блокнотом по краю стола, откидывается на спинку стула с таким видом, будто говорит: «Мы закончили. Ты можешь идти».

Я встаю, вонзаю ногти в ладони, ощущение полного одиночества охватывает меня. Чай, написанная на лицах забота — все игра. Я чувствую, как бабочка Сапфир наливается свинцом. Подвела. Я ее подвела.

— Она… — Я замолкаю, потом стреляю наугад: — Когда ее нашли, у нее в карманах была помада? Синяя помада?

Грэм пристально смотрит на меня.

— Простите?

— Синяя помада, — повторяю я. — Я знаю, она пользовалась синей помадой. Постоянно носила ее с собой. Тюбик наверняка лежал в кармане. Я это знаю. Я знаю ее.

Грэм смотрит на Пайка, который вновь наклонился вперед, ко мне. Она медленно моргает, брови сходятся вместе.

— Вы ее знали?

Мое дыхание учащается. Все не так. Опять. Идиоты.

— Нет, — быстро отвечаю я, горло перехватывает. — Я ее не знала. Я просто…

В лживой улыбке Пайка теперь читается разочарование. Грэм хмурится все сильнее. Их мнение понятно: они думают, что я или совсем чокнутая, или наркоманка, или то и другое в одном флаконе. Принадлежу к потерянным детям Гдетотама.

— Хорошо, мисс Марин. Я думаю, мы услышали все, что нам требовалось услышать. И потеряли с вами много времени. — Она поднимается со стула, берет со стола большой конверт с брошюрами. — Я должна сообщить вам следующее: если мы узнаем, что вы по-прежнему лезете в это дело, то вам предъявят обвинение в препятствовании отправлению правосудия.

Пайк ведет меня к двери, потом по холодному коридору к звонкам и гулу голосов дежурной части, наконец к входной двери.

— Мы надеемся, что больше не увидим вас здесь. Ведите себя хорошо и поменьше болтайтесь по улицам.

Я не отвечаю — просто отворачиваюсь, выхожу за дверь. Пытаюсь не кричать. Пытаюсь не молотить кулаком по стеклу, пока оно не разобьется, чтобы их засыпало острыми осколками. С минуту стою на верхней ступеньке перед парадной дверью: такая злая, что не могу двигаться.

Смотрю на небо, на свет, просачивающийся сквозь ветви.

С Марио то же самое, что и с Сапфир. Они засунули дело в самый низ стопки высотой в десять футов. Извините, но мы с плохой вестью.

Я чувствую, какой у меня частый пульс, чувствую, как быстро гонит сердце кровь. Я стою на бетонных ступенях и смотрю на тонированное стекло.

Если копы не хотят разбираться с убийствами Сапфир и Марио, тогда это должна сделать я. Как-то.

«…в мою берлогу, в подвал под парикмахерской на углу Гроувер и Майлс-стрит», — вчерашние слова Флинта крутятся в моей голове, когда я бреду по улицам Гдетотама в полной уверенности, что не найду этого места, что не выберусь из Гдетотама живой. Моя одежда висит на мне тяжелой кожей, волосы торчат по все стороны, падают на глаза.

Тут я огибаю угол, выхожу на Гроувер-стрит, и вот она. На старой вывеске читаю: «МЕРОНИ, БРАДОБРЕЙ».

Я стучу в дверь три раза. Через пятнадцать секунд — не самое плохое число, но не из лучших — ее открывает Флинт. При виде меня глаза широко раскрываются, челюсть отваливается.

— Ло… срань господня!

Я не могу говорить. Шесть раз дергаю себя за волосы.