А потом я ждал. Без беспокойства. Аньес была женщиной с характером, а когда характер есть, он обычно плохой. О'кей. Но кризис продлится недолго. Все три дня, которые я еще был в Париже, я ни на минуту не расставался со своим мобильником. Ночью я клал его рядом с кроватью, а днем — в карман своей рубашки, я даже брал телефон с собой в ванную. Я был убежден и уверен, что она мне позвонит, найдет какую-нибудь саркастическую формулировку, и все придет в норму. Согласен, разлитую воду не соберешь, но здесь, откровенно говоря, речь шла только о брызгах. В течение пятнадцати дней мы наслаждались каждой минутой, проведенной вместе. Мы же не разбежимся каждый в свою сторону только из-за этой небольшой вспышки гнева. Я пошел в Лувр. Коко организовала мне поездку на целый день в Евродисней. Я пообедал с Моби. Сделал покупки на авеню Монтень, а у Диора купил колье и браслет от дизайнера Виктуар Кастеллане для Аньес. То есть я рассчитывал на то, что все должно было вновь пойти так, как будто ничего и не было. Одно только меня беспокоило: я не хотел звонить первым. Это она ушла, а я не принадлежу к тем людям, которые любят кризисы. Когда напряжение нарастает, поверьте, я пропускаю свою очередь. Особенно с женщинами. Я, в конце концов, решаюсь встретиться со своим продюсером или с каким-нибудь музыкантом, но объясняться с моей подружкой — это выше моих сил. Ничего не могу тут поделать: это обычная история. Мне не приходят в голову никакие фразы по случаю. Я любил Аньес всем сердцем, я желал только ее возвращения, но внутренний голос говорил мне, что идеальным было бы продолжать все так, как будто ничего не произошло. Главным образом не возвращаться к бесконечным обсуждениям того, что я сделал, что она поняла… Знаю я женщин: они всегда хотят расстелить целые слои слов на то, что их ранило. Если меня загоняют в угол, я молчу. В таких обстоятельствах моя мысль и мои слова — как вода и камень, соединить их невозможно. Результат: ты видишь, как девушка напротив тебя из сил выбивается, чтобы взломать замок двери, на протяжении безумно долгого времени — в конце концов, только для того, чтобы увидеть, что за дверью глухая стена. И тебя сразу же начинают считать хамом. Единственная вещь, которую следует делать, это дать время пройти времени. И в этом я лучший. Кстати, зачем подвергать себя стрессам, если так легко проявить немного терпения? Гнев Аньес пройдет, она приедет ко мне в Соединенные Штаты. Прежде чем уехать из «Бристоля», я просто попросил Коко передать Аньес мои номера телефонов в Нью-Йорке, чтобы она могла в любой момент соединиться со мной. Поскольку я не смог сам их ей сообщить, я также попросил послать ей подарок, купленный для нее у Диора. Повторяю вам, это была просто небольшая семейная сцена, ничего большего. И потом, я по-прежнему любил Аньес.

Забудьте Нью-Йорк во время уик-эндов. Весь Квинс выходит на прогулку. А чокнутые с Уолл-стрит после стрессов и употребления кокаина вызывают у себя галлюцинации и пьют белое вино и водку с апельсиновым соком. Если я где-нибудь показываюсь, незнакомые люди хлопают меня по плечу, просят автограф и предлагают с ними выпить по стаканчику. И ты или соглашаешься, или тебя принимают за диву, которая уже и в двери не входит, как все люди. В любом случае ты проклинаешь себя за то, что вышел из дома. В аэропорту Кеннеди, когда Скотт, мой козел отпущения, предложил мне поехать прямо на Лонг-Айленд, я тут же ухватился за это предложение. Во время нашего брака София купила там деревенский дом на пляже Амангасетт. Скотт открыл его, а служанка-пуэрториканка зажгла огонь в камине. То, что это предложение исходило от Скотта, должно было бы удивить меня. Как только он удаляется от выхлопных газов Манхэттена, ему чего-то недостает. Даже если он проезжает на машине мимо цветочного магазина, этого достаточно, чтобы у него появилась одышка. Однако моя система тревожного оповещения не сработала. Как только я ступил ногой на родную землю, мои проблемы с координацией снова вернулись. Тремя днями раньше, с Аньес, захотев пить, я мог сам найти дверцу мини-бара. Или, если надо было позвонить, самостоятельно набрать номер, как большой. И даже вынуть свою карточку «Америкэн экспресс» и протянуть ее. Я больше не узнавал самого себя. Пять минут со Скоттом — и я вновь стал, как обычно, взрослым, но ни на что неспособным, вроде инвалида. Он нашел носильщика, он получил мои десять чемоданов, он купил газеты, он подогнал «кадиллак» к входу в терминал, и мы уехали, при этом я и пальцем не пошевельнул. Потом уже я понял, что Коко, нарушив инструкции этого подонка Оливье, ввела его в курс дела. Нужно было удалить меня из пейзажа на то время, пока «Континенталь Париж» не достигнет с «Континентал Нью-Йорк» соглашения по поводу моей участи. На этой стадии дела я ничего не узнал, мы поехали на берег океана и находились там в течение недели. Мне это было очень кстати. После двух песен, написанных в «Пелликано», я нашел аккорды, на которых будет основана третья песня. Я проводил дни, гуляя по пляжу, а ночи — за пианино рядом со своей бутылкой. Это был рай в моем измерении. Я мог бродить, пить, мечтать и заниматься музыкой — это все, что я люблю. А вот читать, играть в карты, в гольф или в теннис я ненавижу, если быть точным, я не люблю игры вообще. Не говорите мне также о кошках и собаках. Подумать только, миллиарды долларов тратятся ежегодно на эти клубки шерсти! — я этим просто потрясен. Было бы лучше раздать эти деньги в гетто Нью-Йорка, не говоря уже об Африке. В тот вечер, когда я сказал это на шоу у Дэвида Леттермана, телефонный коммутатор буквально взорвался. Миллион старых слабоумных католиков, для которых милосердие состоит в том, чтобы ласкать свой мешок с блохами, заклеймил меня позором. На следующий день на вебсайт «Континентал» пришли тысячи писем — но на этот раз мнения разделились: одни толпы меня оскорбляли, другие поздравляли. Через две недели мой портрет появился в журнале «Тайм», вместе с целым расследованием о бизнесе на домашних животных. Настоящая непристойность. В общем, я бросил это. Во-первых, этот сюжет был мне до смерти скучен. Во-вторых, Скотт и «Континентал» не желали больше слышать об этой полемике. У них так заведено: как только появляется негативная реакция, они все бросают. Это меня устраивало. Мы перешли к другим вещам.

По сути дела в Амангасетте у меня было все, чем питаются мои мечты: гигантский телеэкран, рояль «Стейнвей», несколько диванов-канапе королевского размера, литры белого и красного вина, «Джонни Уокер» и всегда под рукой Эпифания. Можно было не переживать, что с ней я забуду Аньес. У Эпифании фигура, как кегля для боулинга. Или бутылка «Перрье», если оставаться в старой Франции. Ее плечи не опускаются, они падают. Что касается ее таза, то он средиземноморский. При этом Эпифания молчалива, как евнух в гареме. Тем лучше, потому что она лопочет по-английски с таким акцентом, что понять ее трудно. Даже свое имя с трудом произносит. По утрам она согласовывает меню вместе со Скоттом, а потом — полное молчание. Поскольку в это время я обычно еще сплю, не уверен, слышал ли я когда-нибудь ее голос. Но она славная: в прошлом году она подарила мне два компакт-диска лучшей группы Сан-Хуана, ее города. Стиль комбо, на гаитянский манер. Никогда не скажешь, что эти люди — уже давно американцы. Сама она происходила с Балеарских островов, расположенных неподалеку от Испании, по словам Скотта. Возможно, потому что она все время носила на голове какую-то тряпку. Ладно, идем дальше. Итак, я провел неделю в зимней спячке, тет-а-тет со Скоттом. Это значит, что всю неделю я видел, как он с мобильником у уха бродит по окрестным дюнам. Он действительно помешан на мультимедиа. Помимо этого, Скотт мой лучший друг и человек, который выполняет всю рутинную работу: говорить десять раз в день «нет» от моего имени или передать как симфонию мое «да», если я говорю «да». Без него я никогда бы не довел до конца своего развода. Тогда он просто неистовствовал. Он ненавидел Софию. И должен признать, у него были для этого веские причины. За три недели она надела мне на палец кольцо, и тут начался ад.