Девушка прижалась к своему возлюбленному и долго гладила его по мокрым волосам, слушая, как медленно и тяжело стучит его сердце. Господи, сколько же ему лет, холодея, подумала она. А на вид совсем мальчишка, только очень серьезный.

– Я не русский, – прошептал он наконец, – я только приехал сюда из Советского Союза.

– Откуда же ты родом?

– Моего народа давно нет. Мое отечество – весь мир.

Они легли в постель и долго, устало занимались любовью – а когда закончили, по лицу Маргарет текли слезы.

– Не плачь, моя хорошая, не плачь… Это еще не последняя наша ночь.

– Скажи, ты и вправду любишь меня?

– Конечно, люблю, глупый малыш.

– У тебя было много женщин за все эти столетия?

Он покачал головой:

– Ты моя единственная и самая прекрасная на Земле.

– Спасибо, дорогой.

Они погасили лампу и лежали в полумраке, прижавшись друг к другу, глядя на пламя свечи на столе, на пунцовые бутоны увядающих роз в вазе и влажные дорожки на стекле в свете уличного фонаря.

– Когда ты пошел в парк аттракционов, – шепотом сообщила Маргарет, – я подумала, что ты сейчас уйдешь от меня насовсем. Я почувствовала в тот момент, как силы оставляют меня, буквально утекают из кончиков пальцев… Леденящее чувство, будто дыхание смерти касается тебя… Так бывает со мной только в нашем соборе, когда там собирается много народу и возникает ощущение гигантской толпы, которая вот-вот улетит куда-то под землю вместе с цветными витражами и древними камнями. Я просто пошла за тобой и старалась дышать глубоко и ровно – пока голова не перестала кружиться. Я весь день мечтала оказаться с тобой дома, только вдвоем…

– Подожди минутку, – он замер в темноте, – что ты сейчас сказала?

– Я весь день только и думала…

– Нет, раньше. Что ты чувствовала в церкви?

Маргарет пожала плечами:

– Да, бывает со мной такое в Кельнском соборе. Опустошение какое-то.

– Что именно ты чувствуешь?

Гюнтер сел на кровати, и в неверном свете свечи девушка видела, как напряглась его спина.

– Я уже описала. Вдруг становится дурно… Накатывает слабость, будто силы покидают меня. Головокружение, сухость во рту. Хочется лечь на пол и заснуть.

– И сегодня было так же?

– Не совсем… Сегодня я очень устала, замерзла и к тому же перенервничала. А в соборе это происходит с тобой словно без причины. Впрочем, возможно, из-за толпы туристов? Клаустрофобия? Когда я выбиралась из храма на воздух, мне сразу становилось легче. Знаешь, несмотря на это, я все равно люблю бывать в нашем соборе, он такой красивый…

Он спрыгнул с кровати на пол, схватил рубашку.

– Одевайся, Маргарет. Нужно ехать.

– Куда?

– В собор. Тидрек там.

– Сейчас? Но ночью собор закрыт!

С трудом Гюнтеру удалось взять себя в руки и набраться терпения до утра. Но заснуть он уже не смог. Он сидел у окна, всматриваясь в ночь, будто пытаясь разглядеть вдали две подсвеченные готические башни Кельнского собора, или ходил взад-вперед по комнате. Маргарет, напротив, вскоре уснула и мирно посапывала до того момента, как небо на востоке стало светлеть. Гюнтер разбудил девушку, приготовил две чашки крепкого кофе и, не слушая ее робких протестов о том, что час еще слишком ранний, собрался идти на железнодорожную станцию. Он тщательно побрился, причесался и привел в порядок свою одежду.

– Сегодня будет солнечный день, – сказал он, выходя на крыльцо, – хороший знак для нас.

Конечно же, они добрались до храма задолго до его открытия – и битый час, задрав головы, расхаживали вокруг величественного готического здания, разглядывали резные статуи средневековых королей на его стенах, бесчисленные стрельчатые арки и вычурные украшения из почерневшего от времени камня.

– Только он, больше некому проделывать это, – пробормотал Гюнтер.

– О чем ты?

– Кроме него, некому! Тидрек забирает энергию у людей, приходящих в собор. Я знаю, я видел, как этим занимаются советские Светлые во время больших праздников и парадов. Обычные люди, как правило, ничего не чувствуют, с них снимают только сливки – повышенный выплеск силы, продукт вспышки энтузиазма. Ты ощутила вмешательство, потому что ты Иная, да еще из самых нежных и восприимчивых. И все равно не поняла, что происходит. Знаешь, вот что я тебе скажу, – глаза Гюнтера сверкнули, – Тидрек что-то создает здесь, под самым носом у обоих германских Дозоров, и никто не догадывается об этом.

– Что ты говоришь, Гюнтер! Мы с тобой дважды осматривали храм и ничего не нашли.

– Мы не знали, что искать.

Едва открылись старинные кованые ворота, Маргарет и Гюнтер торопливо зашагали к билетной кассе у входа в собор.

Все это время из припаркованного на краю площади «ситроена» за ними наблюдали двое мужчин в кожаных пальто и темных очках.

Они купили билеты и меньше чем за час обошли все огромное здание – от алтаря до смотровой площадки на самом верху одной из башен.

– Я ничего не чувствую, – сообщила Маргарет.

– Конечно, не чувствуешь. В Большой Холод даже Тидреку нельзя колдовать.

Гюнтер, кусая губы, глядел на высокие своды собора. Туда, к потолку, убегали множество тонких колонн, на них разноцветными бликами мерцал солнечный свет, проникший сквозь витражи.

– Нужно спуститься вниз. Здесь должна быть целая система подвалов.

Это оказалось непросто. В подземные помещения путь для туристов был перекрыт. «Строительство музея Кельнского кафедрального собора» – сообщала табличка у ведущей вниз лестницы, и бдительный старичок в малиновой фуражке с подозрением разглядывал всех, кто к ней приближался. К счастью, через некоторое время он ушел курить, перегородив проход веревочкой. Маргарет и Гюнтер немедленно нырнули под нее и оказались в прохладной темноте, среди мешков с цементом и составленных в пирамиды лопат.

– Нам повезло – сегодня воскресенье, и рабочих нет, – прошептал Гюнтер и повлек Маргарет за собой вниз по узеньким витым лесенкам, по долгим коридорам, обросшим зелеными клочьями мха, через раскрошенные столетние валуны, руководимый не столько логикой, сколько наитием.

Он достал из кармана предусмотрительно захваченный фонарик и уверенно шел вперед, быстро оглядывая стены и боковые проходы. Наконец в дальней крошечной пещере он торопливо разбросал сложенные в кучу доски и тряпки. Под ними обнаружилась глухая гранитная плита – идеально ровная, гладкая, тяжелая.

– Ты сможешь поднять ее? – спросила Маргарет дрожащим голоском.

– О нет, – усмехнулся он, – в эту дверь нельзя войти без разрешения хозяина. Позовем его и войдем, как добрые гости.