В результате город не слишком интересовался положением страны, столицей которой он являлся, или даже региона, центром которого он был. На протяжении всей своей истории он поддерживал или отвергал монархов и политические движения, руководствуясь сиюминутной выгодой. Любые решения принимались исходя из ответа на вопрос: какую прибыль извлечет из этого город? Как бы то ни было, а центральное правительство в Вестминстере Лондон своим другом не считал. С самого нормандского завоевания протокол запрещал монарху пересекать границу Сити без официального разрешения и сопровождения. Именно поэтому в более позднее время королевские поезда, следовавшие в Сандрингемский дворец[104], двигались по объездной ветке, отправляясь с вокзала Кингс-Кросс, а не с вокзала Ливерпуль-стрит, расположенного в Сити.

В конечном итоге несогласованность взаимодействия центральных и местных властей достигла апогея в вопросе об охране порядка. Местные «стражи» охраняли его более чем неэффективно. В 1829 году министр внутренних дел и реформатор Роберт Пиль провел Акт о столичной полиции, учреждавший единые оплачиваемые полицейские силы, которые должны были прийти на смену дискредитировавшим себя приходским сторожам и малочисленным «ищейкам с Боу-стрит». Новая полицейская служба, рядовые которой вскоре были прозваны «бобби» или «пилерами» в честь основателя, имела успех. Было получено свыше 2000 заявлений на вступление в нее, в основном от действующих стражей порядка. Приходы, само собой, протестовали: ведь им пришлось вводить дополнительные сборы на оплату полиции. Но «Мет»[105], как называют столичную полицию британцы, уже вышла на сцену.

Раньше или позже, но даже Лондон не смог игнорировать волну политических разногласий, поднимавшуюся, хотя и неуверенно, после Великой французской революции. Невозможно было защищать парламент, в котором не было представителей от ведущих промышленных городов – Бирмингема, Манчестера, Шеффилда, Лидса, – в то время как шесть юго-западных графств имели 168 представителей. Представителей от Лондона было всего десять; по справедливости их должно было бы быть около семидесяти. По вопросу реформы разгорелись публичные споры; ее считали неизбежной вожди вигов и даже значительное число тори.

На выборах 1830 года, вызванных смертью Георга IV, ведущими вопросами на повестке дня были реформы как избирательного права, так и распределения избирательных округов. Премьер-министр герцог Веллингтон, тори и ветеран-полководец, заявил: «Доколе я буду занимать какой бы то ни было пост… я всегда буду считать своим долгом сопротивляться» любым переменам. Эта была та искра, из которой разгорелось пламя. В ответ на заявление Веллингтона массы вновь вышли на улицы. Веллингтон подал в отставку, оставив пост премьер-министра вигам, которых возглавляли граф Чарльз Грей и лорд Джон Рассел. Палата общин приняла предложенный ими проект закона о реформе, но палата лордов его заблокировала. После следующих выборов в 1831 году в палате общин снова собрались сторонники реформ, и вновь законопроект Рассела не прошел палату лордов, в которой большинство получило место по наследству и, очевидно, твердо вознамерилось совершить коллективное политическое самоубийство.

В 1832 году Британия как никогда близко подошла к революционной ситуации. Лидер радикалов Фрэнсис Плейс как мог рассудительно писал вождям вигов, предупреждая, что протесты вскоре станут неуправляемыми. Особняк Веллингтона на площади Гайд-парк-корнер был осажден толпой. Он остался в истории как «железный герцог», и не за полководческие успехи, а за решетки, которые ему пришлось установить на оконные ставни. У правительства не было постоянной армии, хоть в какой-то степени способной защитить столицу.

Эхо 1789 года во Франции наконец отдалось в Британии. Для разрешения кризиса от нового короля Вильгельма IV (1830–1837) потребовали пожаловать в пэры достаточное количество сторонников реформ, чтобы тупиковой ситуации был положен конец. Веллингтон и лорды капитулировали. Правда, Великий акт о реформе 1832 года увеличил число избирателей всего на 60 %, к глубокому разочарованию реформаторов. Особенно несправедливо обошлись с Лондоном: число членов парламента от него выросло всего лишь до двадцати двух. Но лед уже тронулся. Поток новых реформ было не остановить.

Новые члены парламента, избранные в 1833 году, сделали именно то, на что надеялись реформаторы и чего боялись консерваторы. Были проведены законы, регулировавшие фабричный труд, отменившие детский труд, легализовавшие тред-юнионы (профсоюзы), запретившие рабство по всей империи и узаконившие левостороннее движение. В 1835 году парламент оказал своим членам, теперь в основном городским жителям, еще одну честь, заменив олдерменов провинциальных городков выборными корпорациями. Однако на Лондон эта реформа не распространилась. Сити и приходские власти Вестминстера боролись за то, чтобы их оставили в покое, и преуспели. Лондон за пределами Сити с точки зрения административной вертикали оставался не городским округом, а конгломератом деревень.

Одной из реформ, которые все же затронули Лондон, был Закон о бедных 1834 года. Социальная помощь долгое время оставалась бессистемной. В некоторых приходах строили дома призрения, в других для облегчения положения бедных делалось немногое или не делалось ничего. Среди худших примеров называли ткацкий район Бетнал-Грин, где один из местных клириков описывал дом призрения, в котором жили 1100 безработных, ютившихся по шестеро на одной кровати. Еще 6000 получали помощь от прихода, безнадежно погрязшего в долгах, ведь с каждым днем «прибывало число нищих» и уменьшалось – «число плательщиков сборов… в основном это мелкие лавочники, сами разоряющиеся от поборов. Весь округ находится в состоянии полного банкротства и беспросветной бедности».

По новому закону вопросы социальной помощи были изъяты из компетенции приходов и переданы в ведение тридцати Союзов попечения о бедных с выборными «попечителями». Их единственная задача была в том, чтобы помогать нищим и бездомным. Попечители должны были учреждать работные дома, как предполагалось – в качестве временных пристанищ для трудоспособного населения, оставшегося без работы. На деле они не слишком отличались от более ранних домов призрения – разве что появились в местах, где их не было прежде. Они не пользовались популярностью: в общественном мнении это была трата денег плательщиков сборов на «недостойных» бедняков, сама мысль о которых наводила ужас на лондонцев среднего класса. Как следствие, попечители не прилагали усилий, чтобы работные дома становились чем-то большим, чем местом наказания за бедность: любой признак комфорта рассматривался как поощрение праздности.

Вскоре парламент на собственном опыте осознал, как это – остаться без крыши над головой. В октябре 1834 года клерк, сжигая старые деревянные бирки, устроил пожар в Вестминстерском дворце. Анклав зданий, в старейших из которых еще до нормандского завоевания располагались монархи, суды, пэры, члены парламента, чиновники, – зданий, переживших восемь столетий государственной суеты, – выгорел целиком. Сохранился только каменный Вестминстер-холл, построенный в Средние века. Эффект был такой, как будто разом стерли коллективную память нации. На полотне Тернера событие изображено как очищение от прошлого, на смену которому должно было прийти что-то символизирующее новую эпоху и новый порядок.