В новом мужском стиле, пришедшем на смену пышным расшитым камзолам и панталонам эпохи Регентства, тон задавала сдержанность. Вскоре этому стилю стали подражать не только обитатели Вест-Энда, но и мужчины из среднего класса по всей стране, а потом и за границей. Не так давно я заметил, что все мужчины на Генеральной Ассамблее ООН, за исключением некоторых представителей арабских стран, носят темные костюмы с белой рубашкой, воротником и галстуком. Браммелл бы ликовал – про себя. Он умер от сифилиса во Франции, куда сбежал из-за карточных долгов. Но статуя, установленная в честь, без сомнения, самого влиятельного законодателя мод в истории, ныне стоит на Джермин-стрит.

Если Нэшу пришлось пускаться в спекуляции вместо принца-регента, то в период послевоенного восстановления на рынок стали выходить более осторожные застройщики. В 1820-х годах герцог Бедфорд решил застроить принадлежавшую ему землю к северу от Блумсбери-сквер, обратившись к предприимчивому молодому строителю Томасу Кьюбитту, застроившему Рассел-сквер, Тэвисток-сквер и Гордон-сквер. Ландшафтным дизайнером на Рассел-сквер был не кто иной, как Рептон.

Кьюбитт, сын плотника из Норфолка, сам проложивший себе дорогу в жизни, стал для лондонского среднего класса тем же, чем Нэш – для экстравагантного принца-регента. После работы в Индии Кьюбитт открыл строительную контору на Грейс-Инн-роуд, причем нанимал собственных рабочих, в отличие от Нэша, который прибегал к услугам субподрядчиков. Если строители Нэша были небрежны, то подчиненные Кьюбитта работали тщательно и безупречно. Королева Виктория, для которой Кьюбитт построил Осборн на острове Уайт, позже говорила о нем, что «более хорошего, доброго, простого и скромного человека нет на свете».

Однако пределов амбициям Кьюбитта почти не было. Вскоре его привлекли угодья побогаче Блумсбери: к западу от строившегося Букингемского дворца уже вздымалась волна перспективного спроса. Здесь находились южные владения Гровнеров – поместье Эбери с пастбищами и огородами. Были уже построены кое-какие здания вокруг Тревор-сквер и Монпелье-сквер, за «мостом рыцарей»[95] через ручей Вестбурн. В имении Кадоганов уже был возведен Холландом район Хэнс-таун. Но между ними и площадью Гайд-парк-корнер лежало болото, питаемое водами Вестбурна.

В 1825 году Кьюбитт взял в аренду у Гровнеров девятнадцать акров (ок. 0,07 кв. км, или 77 000 кв. м) между Гайд-парком и Кингс-роуд. Два года спустя он арендовал еще и землю у семейства Лаундс, «перешагнув» Вестбурн. Затем он перестроил старую сточную трубу в Ранела и осушил болотистую почву, привезя грунт, вынутый при строительстве дока Святой Екатерины у Тауэра. За этим последовали два проекта из числа самых грандиозных и смелых в истории Лондона: Белгрейвия, названная в честь деревни Гровнеров в Лестершире, и Пимлико, носящий имя владельца пивной в Хокстоне (почему, неизвестно). Наряду с Риджентс-парком это одни из красивейших городских застроек Лондона.

Рабочие Кьюбитта наводнили Белгрейвию. В 1825 году газета Times отмечала: «Строительную лихорадку ничто не останавливает… огородники [Пимлико и Челси] получили предписания об освобождении земли». Постепенно рынок насыщался, и по уши в долгах оказались два застройщика Кьюбитта, работавшие во владениях Гровнеров, – Сет Смит в Уилтон-кресент и Джозеф Канди на Честер-сквер. Печальное положение последнего видно по тесной застройке Честер-сквер и прилегающих улиц. Кьюбитт решительно отказался отступать от первоначального плана и был готов при необходимости перекредитоваться в Сити. Он был застройщиком, финансистом и строителем в одном лице. Для Кьюбитта план был превыше всего. Когда в 1838 году он принялся застраивать Пимлико, то в порядке эксперимента выложил сетку площадей, пересеченных диагональными авеню. Разобраться в этом хитросплетении с непривычки было и остается так же непросто, как в улицах Вашингтона[96].

Дома были обустроены по последнему слову тогдашней техники. Имелось водоснабжение и газ, просторные подвалы и эффективная система канализации. Дороги были проложены с использованием балластного слоя, покрытого сверху брусчаткой. Если террасные дома Нэша вскоре стали разрушаться, дома Кьюбитта оставались прочными, как камень, из которого они были сделаны. Мэйфэр, Мэрилебон, Бейсуотер и Блумсбери впоследствии были обруганы, заклеймены и раскурочены, но Белгрейвия и Пимлико сохранились практически нетронутыми, и их сливочно-штукатурные утесы стали символом элитного жилья для богатых экспатриантов во всем мире. Биограф Кьюбитта Гермиона Хобхаус цитирует оду, посланную ему как-то восхищенным жильцом: «Твой гений Рена превзошел стократ: / Он чудо-храм возвел; ты – чудо-град!» В наше время не так уж много арендаторов обращаются к лендлорду в подобных выражениях.

Кьюбитт был не одинок. Поля епископа Лондонского в Паддингтоне и Бейсуотере вскоре после Ватерлоо тоже были отданы под застройку, за которую взялся епископский инспектор Сэмюэл Пипс Кокерелл. Район был застроен с тем же щегольством, что и Белгрейвия, в особенности вокруг Лейнстер-террас, Порчестер-террас и Ланкастер-гейт. Здесь были площади, извилистые улицы и ряды террасной застройки, тоже с лепниной в итальянском стиле; некоторые из них могли похвастаться невиданной роскошью – деревьями вдоль улиц. Бейсуотер так и не сравнялся по престижу с Белгрейвией, будучи слишком далеко от центра, и, когда век спустя срок аренды истек, церковь прибегла к бульдозерам и заменила благородные творения эпохи Регентства современными домами и квартирами.

Теперь уже ни одна из сторон света не была застрахована от землемерной рейки. Строительные леса стали символом нового Лондона. В 1829 году Джордж Крукшанк[97] опубликовал растиражированную позже карикатуру, где Лондон изображен как армия кирпичей, выходящая на тропу войны. «Марш кирпичей и раствора» был создан после нового строительства вдоль Финчли-роуд в направлении Хэмпстеда. Солдаты в виде кирок, лопат и дымовых труб строятся как полки, выходя из кварталов террасной застройки. Они продвигаются по Мидлсексу, стреляя залпами кирпичей в окаменелых от ужаса селян, коров и овец.

Самый амбициозный – до безрассудства – проект реализовывался далеко к западу, за Ноттинг-хиллом. Здесь семейство Лэдброк подхватило строительную лихорадку еще в 1821 году. Они сдавали в аренду земли по плану, составленному архитектором Томасом Алласоном, и план этот был грандиознее всего, на что отваживались Нэш или Кьюбитт. По этому плану архитектурной доминантой Ноттинг-хилла становилась кольцевая площадь, имевшая целую милю в окружности и располагавшаяся на склоне над долиной Ноттинг-дейл. Землевладение должно было быть усеяно виллами, к каждой из которых прилагалось пять акров (ок. 20 000 кв. м) частного сада.