Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вас волнует именно это? — недружелюбно полюбопытствовала Карамазова.
— Нет, — затрясла я головой. — Самое страшное, что каждый раз, когда я подхожу к зеркалу, у меня возникает чувство, будто меня нет. Я просто не существую! Помогите мне! Я принесла вам деньги. Много денег!
Я с готовностью вытряхнула из плотно набитой сумки свои сбережения. Карамазова пытливо поглядела на меня, сгребла несколько купюр и поднесла их к оставленному на столе зеркальцу в серебряной раме — оно отражало пустую руку.
— Девушка без отражения хочет расплатиться деньгами без отражения, — хмыкнула она.
— Но в магазине их принимают. На них можно купить все что угодно, — сконфуженно оправдалась я.
Ведьма разжала пальцы, купюры упали в общую кучу.
— Я не о том, — сказала Иванна. — Просто, если посмотреть в зеркало, окажется, что нет ни вас, ни денег — нет ничего. Поучительное зрелище. Вы изменили не ей, а себе. Чем тут поможешь?
— Я хочу вернуть Леру, хочу попросить у нее прощения! — закричала я. — Она не выходит ко мне, значит, я должна пойти к ней. Мне нужно попасть в зеркало.
— В зеркало? — колдунья была потрясена. — Человеку нельзя соваться туда. Это очень опасно.
— Выходит, — поняла я главное, — это все-таки возможно?
Опасность меня не смущала, даже напротив — готовность рисковать жизнью ради Леры в какой-то мере притупляла мое чувство вины перед ней.
— Допустим, — согласилась ведьма, — вот только я не собираюсь способствовать вам в этом. В лучшем случае вы заблудитесь в Зазеркалье. В худшем…
— Я разыщу там Леру и попрошу у нее прощения! — убежденно перебила я. — Как только я войду туда, она прибежит ко мне сама, она не позволит мне рисковать.
— А с чего вы взяли, что ей так уж нужны ваши извинения?
— Но ведь она — я, она чувствует то же, что и я!
— А что чувствуете вы?
— Я хочу помириться с ней.
— Если б это было так, она б уже вышла к вам. Не лучше ли для начала разобраться в собственных желаниях, не припудривая их самообманом. Nosce te ipsum[10], как говорили древние. Чего вы добиваетесь? Вновь обрести себя или подчинить ее? Или только вернуть свое отражение, чтобы беспроблемно красить губы, поскольку в глубине души вы мечтаете придушить собственное «Я»?
— На что вы намекаете? — спросила я презрительно. — Что Лера может убить меня? Это невозможно!
— Невозможно? — ухмыльнулась ведьма. — Хотите сказать, человек не способен убить сам себя? Вы не знаете, что такое самоубийство? — Она откинулась на спинку кресла и захохотала.
А я невольно вспомнила покойную Ларису, суженый которой оказался ее палачом. И тут же мотнула головой, отряхиваясь от грустных мыслей. Что поделать, у каждого своя судьба, мне повезло, а ей нет…
Я начала молча сгребать деньги обратно в сумку.
— Вы несете полную муру, — объявила я. — Лера любит меня так же, как я люблю ее. С тех пор как она появилась, я никого не любила…
— Никого?
— Не цепляйтесь к словам. Заниматься любовью не означает любить. Это был тупой секс. Не более… Вы отказываетесь помочь мне?
— Да. Feci quod potui, faciant meliora potentes[11], — ведьма демонстративно отвернулась.
— Хорошо. Ответьте мне только на один вопрос То предсказание, ну, вы понимаете, на тарелочке, оно может не сбыться?
— Нет, не может, — выговорила она без сомнений. — А что?
— Ничего. Спасибо. До свидания.
Я направилась к двери, злая и недовольная результатами визита, но все же исполненная оптимизма.
Будущее вновь сияло передо мной радужными тонами. Но все, что прельщало меня в предсказании Карамазовой раньше, теперь казалось несущественным. Главное — на той картинке-видении у меня было отражение!
«Нужно срочно купить красное платье», — подумала я.
Крещение метелило за окном. Я сидела дома, сгорбившись в кресле, и понуро ждала двенадцати ночи. Все было уже готово. Два загодя купленных мной больших зеркала — оба высотой в человеческий рост — стояли друг против друга, образуя зеркальный коридор в бесконечность. Теперь я знала: его называют сатанинским коридором. Но это меня не останавливало. У меня не было выбора. Пусть заклятие сатанинское, разве треклятая ведьма, кичащаяся белизной своей магии, предложила мне иной вариант?
Свечи были зажжены. Часы стояли рядом. Я предусмотрительно сверила время по телевизору и выставила их точно — секунда в секунду. На черном прямоугольнике циферблата горели зеленые, светящиеся во тьме цифры 23.53. Еще семь минут.
Ладонь, в которой я сжимала рукоятку ножа, предательски вспотела. Шрамы на руках ныли, словно старые боевые раны. Это было странно — они давно перестали болеть. Быть может, мои руки мучились в преддверии новой боли, как животные, предчувствующие, что обречены на заклание?
Еще пять минут. Я не знала, сработает ли мой план. Правда ли это или только почудилось мне год назад, что, когда во время гадания я случайно прикоснулась к стеклу, оно прогнулось вовнутрь, будто мягкая резина? Возможно, в тот момент оно не было незыблемым, и если бы я надавила посильнее, то могла пройти сквозь него?
Три минуты.
Я встала с дивана и подошла к зеркалам. Вытянула вперед руку и подняла нож, зажмурившись от страха. Затем заставила себя разлепить глаза — невозможно не глядя разрезать себе ладонь точно, единым махом пересекая все линии на руке.
Две минуты. Страшно.
Я надеялась, мне не придется идти в зеркало. Некогда притягивавшая меня неизвестность казалась теперь пугающей.
Услышав заклятие, Лера должна выйти ко мне сама. Мы протянем окровавленные руки навстречу друг другу, мы смешаем свою кровь, смешаем свои губы и тела в единое «Мы». И я не стану кричать «Чур сего места!». Пусть, если хочет, забирает меня к себе. Вместе с ней мне не страшно ничего, даже умереть, оставшись навсегда в Зазеркалье. Все что угодно, лишь бы не это кошмарное, засасывающее чувство пустоты, которое охватывало меня каждый раз, когда я подходила к зеркалу и, как сейчас, не видела в нем своего отражения. Все что угодно, лишь бы не это!
Одна минута. Чем быстрее я это сделаю — тем легче мне будет. Я храбро перечеркнула ладонь новым порезом и перекинула нож в другую руку. Ну же! Нельзя сосредоточиваться на боли, иначе у меня просто не хватит решимости. Мучительно стиснув зубы, я нанесла второй порез.
На часах было нулевое время. Время, когда не существует времени. Одна-единственная минута из пятисот двадцати пяти тысяч шестиста минут года, когда граница между тем и этим миром становится прозрачной и преодолимой.