– Именно в это время у меня начались кошмары. Этот сон со свечой – наверное, я видела его раз двадцать.

– Этот сон напомнил мне о том, что вы сказали раньше о своем страхе похудеть, о необходимости сохранять большой вес, чтобы не оказаться подверженной раку, как ваш отец. Если свеча толстая, она дольше горит.

– Может быть, но это кажется немного надуманным.

Я подумал, что это еще один хороший пример неэффективности терапевта, врывающегося с интерпретацией – даже такой удачной, как эта. Пациенты, как и все люди, извлекают больше пользы из тех истин, которые они открывают сами. Бетти продолжала:

– Однажды в тот год мне пришла в голову мысль, что я умру, не дожив до тридцати лет. Знаете, мне кажется, я все еще верю в это.

Эти разговоры разрушили ее отрицание смерти. Бетти почувствовала себя в опасности. Она все время опасалась несчастного случая – когда вела машину, или каталась на велосипеде, или переходила улицу. Непредсказуемость смерти стала занимать ее. «Смерть может прийти в любой момент, – говорила она, – когда ее меньше всего ждешь». Годами ее отец копил деньги, чтобы съездить с семьей в Европу, а перед самым отъездом у него обнаружилась опухоль мозга. Смерть может поразить ее, меня, любого человека в любой момент. Может ли человек, могу ли я сам смириться с этой мыслью?

Теперь я стремился к подлинному присутствию рядом с Бетти и поэтому старался не уклоняться от любых ее вопросов. Я рассказал ей о том, что мне тоже трудно смириться с мыслью о смерти; что, хотя реальность смерти нельзя отменить, можно существенно изменить наше отношение к ней. Мой личный и профессиональный опыт убедили меня в том, что страх смерти больше мучает тех, кто чувствует неполноту своей жизни. Хорошая практическая формула: человек боится смерти тем больше, чем меньше он по-настоящему проживает свою жизнь и чем больше его нереализованный потенциал.

Я рассказал Бетти о своем интуитивном ощущении, что когда она будет жить более полной жизнью, ее страх смерти пройдет – частично, хоть и не совсем. (Никто из нас не в силах окончательно преодолеть страх смерти. Это цена, которую мы платим за пробуждение своего самосознания.)

Иногда Бетти злилась на меня за то, что я заставил ее задуматься о смерти. «Зачем думать о смерти? Мы ничего не можем с ней поделать!» Я пытался помочь ей понять, что хотя факт смерти разрушает нас, идея смерти может нас спасти. Другими словами, осознание смерти открывает перед нами жизнь в новой перспективе и заставляет пересмотреть свои ценности. Карлос усвоил этот урок – именно это он имел в виду, когда на смертном ложе сказал, что его жизнь спасена.

Мне казалось, что для Бетти важный урок, который она могла бы извлечь из осознания смерти, состоял в том, что жизнь нужно проживать сейчас; ее нельзя без конца откладывать. Было нетрудно продемонстрировать ей способы, которые она использовала, чтобы убегать от жизни: ее сопротивление сближению с другими (потому что она боялась отдаления); ее переедание и ожирение, приводившие к тому, что большая часть жизни проходила мимо нее; избегание настоящего путем соскальзывания либо в прошлое, либо в будущее. Было также нетрудно доказать, что в ее силах изменить это положение. Фактически она уже начала это делать: достаточно посмотреть, как она взаимодействовала со мной в этот момент!

Я попросил ее погрузиться в свое горе глубже, изучить и выразить все его грани. Снова и снова я задавал ей один и тот же вопрос:

– Кого и что вы оплакиваете?

Бетти отвечала:

– Думаю, я оплакиваю любовь. Мой папа был единственным мужчиной, который обнимал меня, единственным человеком, который говорил мне, что любит меня. Я не уверена, что это повторится когда-либо в моей жизни.

Я знал, что мы приближаемся к территории, на которую я бы никогда не отважился ступить раньше. Было трудно поверить в то, что меньше года назад мне было противно даже смотреть на Бетти. Сегодня я испытывал к ней нежность. Я долго подбирал подходящий ответ, но все же выразил меньше, чем хотел сказать:

– Бетти, быть или не быть любимой – зависит не только от случая. Вы можете на это влиять намного больше, чем думаете. Сейчас вы гораздо больше открыты для любви, чем несколько месяцев назад. Я вижу и чувствую огромную перемену в вас. Вы лучше выглядите, лучше относитесь к людям, теперь вы более открыты и отзывчивы.

В выражении своих позитивных чувств ко мне Бетти была более откровенна, чем я, и поделилась фантазиями о том, что она станет врачом или психологом, и мы вместе будем работать над исследовательским проектом. Другая фантазия – о том, что я мог бы быть ее отцом, – привела нас к обсуждению еще одной стороны горя, которая сильно мучила ее. Наряду с любовью к отцу она испытывала также негативные чувства: стыд за него, за его внешний вид (он был очень тучным), за отсутствие у него честолюбия, за его необразованность и невежество в обращении с людьми. Признавшись в этом, Бетти не выдержала и заплакала. Она сказала, что ей было трудно рассказать об этом, потому что она чувствовала стыд за свой стыд.

Подыскивая ответ, я вспомнил слова, которые мой первый аналитик, Олив Смит, сказала мне больше тридцати лет назад. (Я их хорошо запомнил, потому что это была единственная относительно личная – и самая действенная – фраза из всех, какие она произнесла за 600 часов.) Я был в сильном потрясении после того, как выразил ужасные чувства в адрес своей матери, и тогда Олив Смит наклонилась над кушеткой и мягко сказала: «Наверное, мы просто так устроены».

Я сохранил эти слова в памяти и теперь, через тридцать лет, извлек этот дар и передал его Бетти. Десятилетия не ослабили целительную силу этих слов: Бетти глубоко вздохнула, успокоилась и села на место. Я добавил, что знаю по своему опыту, как тяжело детям, получившим образование, общаться потом со своими родителями – выходцами из самых низов.

Полтора года пребывания Бетти в Калифорнии подходили к концу. Она не хотела прерывать терапию и попросила свою компанию продлить ее командировку. Когда ей отказали, она попыталась найти работу в Калифорнии, но в конце концов решила вернуться в Нью-Йорк.

Какое неудачное время для прекращения терапии – в самый разгар работы над важными проблемами, и когда Бетти все еще пытается преодолеть преграду шестидесяти восьми килограмм! Вначале я думал, что нам крайне не повезло со сроками. Но, поразмыслив, я понял, что Бетти смогла так глубоко войти в терапевтический процесс именно потому, что наше время было ограничено, а не вопреки этому. В психотерапии существует давняя традиция, восходящая к Отто Ранку, а после него – к Карлу Роджерсу, которая утверждает, что заранее установленная дата окончания терапии увеличивает ее эффективность. Если бы Бетти не знала о том, что время терапии ограничено, она могла бы, например, потратить больше времени на достижение внутренней решимости начать худеть.

Кроме того, совершенно неочевидно, что мы смогли бы продвинуться дальше. В последние месяцы Бетти, казалось, больше интересовалась разрешением уже обнаруженных проблем, нежели поиском новых. Когда я посоветовал ей продолжить терапию в Нью-Йорке и предложил посоветовать подходящего терапевта, она уклончиво отвечала, что не уверена, будет ли продолжать терапию, и что, быть может, сделано уже достаточно.