Были также и другие признаки того, что Бетти не станет двигаться дальше. Хотя она больше не переедала, она уже не придерживалась диеты. Мы договорились сосредоточить усилия на сохранении ее нынешнего веса, семидесяти двух килограмм, и в связи с этим Бетти купила себе полный набор новой одежды.

Вот ее сон, иллюстрирующий этот кризис терапии:

Мне приснилось, что маляры должны были покрасить внешнюю отделку моего дома. Вскоре они окружили дом со всех сторон. У каждого окна оказался человек с пульверизатором. Я быстро оделась и попыталась их остановить. Они красили все наружные стены дома.

Во всем доме между половицами стали просачиваться струйки дыма. Я увидела маляра с чулком на лице, разбрызгивающего краску внутри дома. Я сказала ему, что мне нужно было только покрасить отделку. Он возразил, что получил указание выкрасить все – и снаружи, и внутри. «Что это за дым?» – спросила я. Он сказал, что это бактерии, и добавил, что они выращивали смертельные бактерии у меня на кухне. Я испугалась и продолжала повторять снова и снова: «Я только хотела покрасить отделку».

В начале терапии Бетти действительно хотела только «покрасить отделку», но неизбежно была вовлечена в глубокую перестройку всего своего дома. Кроме того, маляр-терапевт занес внутрь дома смерть – смерть ее отца, ее собственную смерть. Теперь, говорил этот сон, она зашла слишком далеко, пора было остановиться.

Когда мы приближались к последнему сеансу, я чувствовал растущее облегчение и радость, как будто у меня гора с плеч свалилась. Одна из аксиом психотерапии состоит в том, что сильные чувства, которые один из участников испытывает к другому, всегда так или иначе передаются, – если не вербально, то по каким-то другим каналам. Насколько помню, я всегда говорил студентам, что если какой-то серьезный аспект отношений замалчивается (либо терапевтом, либо пациентом), то любые другие важные обсуждения также становятся невозможны.

Однако я начал терапию с сильными отрицательными чувствами к Бетти – чувствами, которые я ни разу не обсуждал и о которых она так и не узнала. Несмотря на это, мы, несомненно, обсуждали важные вопросы и достигли прогресса в терапии. Неужели я опроверг закон? Или в терапии не существует абсолютов?

Три наших последних сеанса были посвящены обсуждению сожалений Бетти о нашей предстоящей разлуке. Должно было произойти то, чего она боялась в самом начале терапии: она позволила себе испытывать глубокие чувства ко мне и теперь должна была потерять меня. Какой смысл был вообще сближаться со мной? Как она говорила вначале: «Если нет привязанности, нет и разлуки».

Меня не беспокоило воскрешение этих старых чувств. Во-первых, когда близится завершение терапии, пациенты переживают временный регресс (и это абсолютный принцип). Во-вторых, в терапии проблемы не разрешаются раз и навсегда. Наоборот, терапевт и пациент снова и снова возвращаются к ним, чтобы закрепить полученное знание, – из-за этого психотерапию иногда называют «циклотерапией».

Я попытался работать с отчаянием Бетти и ее убеждением, что раз она теряет меня, вся наша работа пойдет насмарку, напоминая ей, что причина ее изменений не во мне и не во внешнем мире, что это ее собственное достижение, и оно останется с ней. Например, если она смогла довериться и раскрыться передо мной больше, чем перед кем-либо раньше, она сохранит этот опыт вместе со способностью делать это и впредь. Для пущей убедительности я попытался привести в пример самого себя.

– То же самое со мной, Бетти. Мне будет не хватать наших встреч. Но общение с вами изменило меня…

Она плакала, опустив глаза, но при этих словах замолчала и выжидающе посмотрела на меня.

– И, хотя мы больше не встретимся, это изменение сохранится во мне.

– Какое изменение?

– Ну, как я уже упоминал, у меня не было большого опыта с – э-э-э… – с проблемой ожирения… – Я заметил, что в глазах Бетти мелькнуло разочарование, и мысленно проклял себя за такие безличные слова.

– Ну, я имел в виду, что раньше никогда не работал с полными пациентами, и я стал по-новому понимать проблемы… – По выражению лица Бетти я понял, что ее разочарование усилилось. – Я имею в виду, что мое отношение к полноте сильно изменилось. Когда мы с вами впервые встретились, я чувствовал себя с полными людьми неловко…

Бетти с необычным для нее раздражением перебила меня:

– Ха-ха-ха! «Чувствовал себя неловко» – это мягко сказано. Вы знаете, что первые шесть месяцев вы почти не смотрели на меня? А за все полтора года вы ни разу – ни одного раза! – не дотронулись до меня, даже руки не пожали!

Сердце мое упало. Боже мой, она права! Я действительно ни разу не дотронулся до нее. Я просто этого не замечал. И подозреваю, что действительно не слишком часто смотрел на нее. Я не ожидал, что она это заметит!

Я осекся.

– Знаете, психиатры обычно не дотрагиваются до своих…

– Позвольте мне перебить вас до того, как вы наговорите еще больше неправды и у вас вырастет нос, как у Пиноккио. – Казалось, мой стыд забавляет Бетти. – Я вам намекну. Помните, я была в той же группе, что и Карлос, и мы часто болтали о вас после сессии.

О-хо-хо, теперь я убедился, что меня загнали в угол. Я не предусмотрел этого. Карлос, страдавший неизлечимым раком, был так одинок и всеми отвергнут, что я решил поддержать его, изменив своей привычке не дотрагиваться до пациентов. Я пожимал ему руку в начале и в конце каждой сессии и обычно, когда он покидал мой кабинет, клал ему руку на плечо. Однажды, когда ему сообщили, что болезнь распространилась на мозг, он зарыдал, и я обнял его.

Я не знал, что сказать. Я не мог объяснить Бетти, что случай Карлоса был особым, что он больше других в этом нуждался. Бог свидетель: она тоже в этом нуждалась. Я почувствовал, что краснею. Мне оставалось только признаться.

– Да, вы указали на одно из моих слабых мест! Это правда – или, точнее, было правдой, – что когда мы начали встречаться, ваше тело было мне неприятно.

– Знаю, знаю. Это было довольно заметно.

– Скажите, Бетти, зная это – видя, что я не смотрю на вас и чувствую себя с вами неудобно, – почему вы остались? Почему вы не бросили ходить ко мне и не нашли кого-нибудь другого?

Вокруг полно терапевтов. (Что может быть лучше вопроса, когда хочешь слезть с горячего стула?!)

– Ну, я могу назвать, по крайней мере, две причины. Во-первых, вспомните, что я привыкла к этому. Я как бы и не ожидала ничего другого. Ко мне так все относятся. Люди ненавидят мою внешность. Никто никогда не дотрагивается до меня. Поэтому я была удивлена – помните? – когда мой парикмахер сделал мне массаж головы. И, хотя вы на меня и не смотрели, вы, по крайней мере, интересовались тем, что я говорила, – вернее, вы интересовались тем, что я могла бы сказать, если бы перестала вас развлекать. Это в самом деле помогло мне. К тому же вы не засыпали. Это был прогресс по сравнению с доктором Фабером.