— Прощай, сыночек, — всхлипнула она и вдруг завыла во весь голос, как простая деревенская баба: — Как я хотела, чтобы ты был счастлив, родил детей! Эх, не суждено мне внуков понянчить...

— Не плачь, мама, мы ещё отобьёмся, — говорил сын, обнимая мать, но глядя при этом на молодую жену.

Тии ревниво посмотрела на невестку, но пересилила себя.

— Обними жену, сынок, обними в последний раз! Всего сутки отвела вам судьба!

Нефертити прижала к себе мужа. На её ресницах не было ни слезинки.

— Прощай, Хеви, — сказала она просто, — мы с тобой вместе ещё помолимся Атону на том свете.

По щекам царевича потекли слёзы. Он вдруг взревел, как дикий зверь, оттолкнул жену и мать и, схватив валявшийся на полу боевой топор, ринулся в самую гущу схватки. За царевичем в последнюю атаку кинулись все те из защитников, кто ещё мог передвигаться. Этот сумасшедший и отчаянный напор был так силён, что нападавшие отпрянули назад, словно столкнулись с демонами пустыни, а не с людьми.

— — Да бейте их, псов вонючих! — заорал на весь храм Панесхи, размахивая булавой и ошалело вращая выпученными глазами. — Ведь их всего горсточка осталась.

Он бросился на царевича и занёс свою палицу над его длинной яйцеобразной головой. Ещё миг, и она бы треснула, как кокосовый орех, но в тот момент, когда Тии уже всплеснула руками от ужаса, наблюдая за гибелью сына, чья-то мощная чёрная рука остановила смертельный удар. Это Джабу перехватил запястье толстяка и буквально смял его, как будто это была не мощная волосатая ручища, а тоненький прутик акации. Послышался хруст костей, и раздался дикий крик. Затем гигант взмахнул другой рукой, в которой был зажат меч-секач, похожий на гигантский серп[19], и отрубленная голова мятежника с беззвучно дергающимися толстыми красными губами покатилась по мраморному полу. В пылу отчаянной схватки нападающие не заметили, как в распахнутые двери за их спинами ворвались воины только что прибывшего отряда. Смерть предводителя так ошарашила мятежников, что они начали, как испуганные крысы, метаться по храму в поисках убежища или выхода. Последних головорезов Панесхи ещё добивали, а Джабу уже обнимал царицу Тии, её племянниц и царевича, который от усталости еле стоял на ногах.

— Диду в добром здравии, столичный корпус в вашем подчинении, — скороговоркой проговорил Джабу, — и, слава богам, вы все живы!

Огромные чёрные руки обхватили всех четверых и так сжали, что Тии взмолилась:

— Ой, Джабу, отпусти, ты нас просто придушишь!

Когда нубиец разжал свои объятия, побледневший царевич покачнулся и рухнул на окровавленный пол.

— Бери его, Джабу, и неси к нам в спальню. Надо хорошенько осмотреть Хеви, может быть, у него опасная рана? Нельзя терять ни мгновения, — решительно приказала Нефертити и уверенной поступью зашагала впереди всех.

— Да, пожалуй, Нефи скоро меня заменит, — устало пробормотала царица. — Ладно, пойдём, Нези, и мы. — Тии обняла за плечи плачущую девушку. — Нам тоже надо отдохнуть. Очень уж сумасшедший денёк сегодня выдался.

Нефертити вместе с врачами внимательно осмотрела тело мужа. Оно было в ссадинах, царапинах и синяках, но серьёзных ран не обнаружилось. Царевича обмазали целебными мазями и дали выпить вина с настоем лекарственных трав и мёда. После этого Хеви заснул глубоким сном. Нефи старательно замазала ранку под левой грудью, полученную от кинжала, который она намеревалась вонзить себе в сердце всего полчаса назад, облегчённо вздохнула, выслушав сообщение служанки Майа о том, что с Тутмесом всё в порядке, и прилегла на широкую семейную кровать.

Проснулась она уже вечером. Рядом по комнате бегал Хеви в коротенькой красной набедренной повязке, что-то бормоча себе под нос. Нефи прислушалась.

— Он за всё заплатит, пьяница проклятый, — шептал царевич. — Отдал нас всех на растерзание этим псам! Смерть ему! Атон так хочет! — И с этими словами он выбежал из спальни.

Нефи бросилась за ним, накидывая на ходу тёмно-синюю тунику, но царевич уже вскочил на колесницу, которая ждала его у мраморных ступеней входа во дворец. За ним понёсся десяток колесниц воинов конвоя. Среди них был и Туту, незаменимый секретарь царевича. Правда, писца не было в храме среди тех, кто защищал царскую семью. Но Туту утверждал, что лежал без сознания в одном из покоев дворца после того, как бросился с кинжалом на ворвавшихся туда мятежников. В подтверждение этого он показывал большую шишку на лбу. Правда, кое-кто из слуг поговаривал, что видел, как молодой писец забирался в мучной ларь на кухне дворца, а шишку, мол, он набил себе сам деревянной колотушкой. Но царевича не заботили такие мелочи, он привык к Туту, который проворно исполнял все его поручения и мог без задержки составить любой документ. Сейчас же молодой писец мчался на колеснице за фараоном, закрыв глаза от страха и крепко вцепившись в деревянный поручень. Все направлялись во дворец фараона.

Тем временем верховный властитель Египта, недавно проснувшись после затянувшейся ночной пьянки, очень смутно помнил, что ставил оттиски личной печати под какими-то папирусами. Да это его и не заботило. Хеви-старший лёг в большую мраморную ванну, больше похожую на бассейн, и, привалившись к бортику, на который была положена мягкая подушка, не спеша посасывал холодное вино из большого стеклянного с позолотой кубка. От воды исходил приятный аромат кедровой смолы, а по её поверхности плавали лепестки роз. Фараон уже совсем было начал дремать, как в его покои ворвался царевич Аменхотеп.

— Что это с тобой, сынок? — удивлённо уставился на него Хеви-старший. — У тебя всё лицо в синяках и ссадинах. Упал с колесницы во время охоты? Но ты же не охотишься. А вот я в твои-то годы не слезал с колесницы...

— И ты ещё спрашиваешь, выживший из ума дурак, что это со мной? А когда Панесхи принёс бы тебе мою отрубленную голову, ты бы тоже спросил: «Что это с тобой, сынок?» — передразнил сын.

— Что случилось, Хеви? Ты несёшь какую-то чушь. Ты пьян? — воззрился на него ошарашенный таким разговором фараон.

— Ты что, совсем не помнишь, что поставил свою личную печать под декретом о лишении меня звания наследника престола и об отстранении от власти моей матери? Ты что, не понимал, что этим самым отдаёшь нас в лапы заговорщиков во главе со жрецами Амона и пьяницей Пасером?

— О боги, я ничего не помню! — воскликнул с искренним жаром фараон. Кубок выпал из его руки и разбился о каменный бортик ванны. Вино стало смешиваться с прозрачной водой.