за другой, обратила внимание на строящиеся шеренги и собирающееся в поход войско. Беспокойно поправила немного свой мужской наряд и ожидала, чтобы ей дали знать о том, что ей делать.

Это беспокойствие, которое её было охватило при виде войск Ягайлы в лесу, возвратилось, когда она увидела крестоносные войска, которые почти могла посчитать и измерить меньшую их силу. Уставшая и сломленная дорогой, духом она чувствовала себя снова сильной, а гнев против того, что осмеливались выставить на бой с Орденом разразился снова в её сердце. Она уже не чувствовала себя, однако, способной для служения кому-либо, ибо минута, в которой всё решало оружие, приближалась. Она стояла ещё у окна задумчивая, поглядывая на отходящие хоругви, то гордая ими, то тревожась, считая их, когда сестра Гертруда со своим мрачным лицом, обвязанная фартуком, вошла, неся на миске еду. Заинтересована, видно, была этим переодетым ребёнком, на которого смотрела с возмущением и ужасом, потому что, подав еду, стала напротив Офки, точно для разговора.

– Что же? За войском побежишь? Ты, бесстыдница этакая? – промямлила она, не в состоянии удержаться.

– Я не знаю, сестра Гертруда; сделаю, что прикажут.

– А кто же тебе это приказал так безбожно переодеться и скрывать своё лицо? – спросила сестра.

– Должно быть это для чего-то нужно, а, конечно, нет и не было мило, – ответила Офка, – но кто любит Орден, тот для него даже чести и славы не жалеет.

– Находчивая! Находчивая! – пробормотала Гертруда. – Это тоже нехорошо! Девушка лучше делает, когда молчит.

Офка посмотрела на старуху и, вовсе не обиженная, рассмеялась.

– Сестра Гертруда, – спросила она, – а вы всегда были старой или тоже, может, были когда-нибудь молодой?

– Слушайте, что за гадюка! – сказала сестра. – Я была молодой и красивой, как ты, а может, ещё красивей, но я никогда мужчиной не переодевалась, потому что это оскорбление Божье!!

– А на котором году жизни вы вступили в Орден, сестра Гертруда? – молвила Офка, кушая и игриво меряя её очами.

– Будешь ты меня расспрашивать. Посмотрите на неё! Гм! Я имела мужа, стала вдовой, пошла служить Ордену!

– Давно? – спросила Офка, несмотря на кислую мину сестры.

На этот вопрос, ничего уже не ответив, собиралась выйти со своим гневом Гертруда, когда на пороге показался казначей.

При виде его сестра очень притихла и, сложив руки, встала у стены.

– Сестра Гертруда, – сказал он, – вовсе не огорчайтесь из-за одежды этой девушки; по доброй воле Ордену посвятила себя… уважать это надо и учините ей экспедицию на дорогу, какую следует… Прошу, и живо.

Бросив взор на смеющуюся Офку, вышла сестра как можно скорее. Казначей приблизился к ней.

– На коня! И обратно в лагерь, к королю! – возгласил он.

– Как это? – спросила поражённая Офка. – А если меня спросят…

– Наверняка спросят, расскажешь, что хочешь… что заблудилась. Что же удивительного?

Казначей оглянулся и подошёл к столику, из-за одежды вытащил круглую золотую баночку которую раскрыл. В центре её была другая, стеклянная, закрытая золотой пробкой и ошнурованная.

– Видите, – сказал он, – этот пекторалик? Можете надеть его себе на шею и носить его… Однажды он заменит сто сабель и сто самопалов. Если бы вам, Ордену… угрожал кто… а защищаться было необходимо… для охраны жизни, отобрать жизнь закон позволяет. Понимаете меня? Это чудесный итальянский эликсир. Капля, упавшая в чашу вина, избавит от врага… Понимаете меня… Возьмите двух людей своих или иных, возвращайтесь в лагерь, на службу. Больше ничего не говорю; кто же предсказать может, что выпадет?

Он посмотрел на девушку, которая побледнела, встревожилась, колебалась, потом маленькую руку вытянула за баночкой, которую казначей закрыл; Офка схватила шёлковую верёвку, на которой подвешена была, и быстро нацепила на шею.

Она не ответила ни слова; глаза её блестели.

Казначей на мгновение задержался.

– У вас нет нужды помнить, кто вам дал эту безделушку… вы могли её найти на дороге.

Глаза Офки и её быстрый взгляд доказывали, что она поняла.

– Вы едете в лагерь, – добавил он, – наше войско тащится медленно, я тоже иду со своею хоругвью. Вы можете миновать его и опередить. А хватит у вас силы на путешествие?

– Я надеюсь, – серьёзно отозвалась Офка, изменив голос и выражение лица, словно была гордой от миссии, которая на неё возложена.

– Пусть Бог благословит добрые намерения! – докончил казначей. – Вы едете немедленно. Будучи женщиной, вы пристыдили теперь ни одного мужчину и рыцаря. Орден будет помнить о ваших заслугах.

Говоря это, Мерхейм вышел, потому что во дворе его ждали слуга и конь. Тут он ещё распорядился путешествием молодого солдата, как его называл, и сел, чтобы донать свою хоругвь. Полчаса спустя, преследуемая грозными очами сестры Гертруды, Офка оседлала поданного коня и смело бросилась на указанную ей дорогу, которой должна была объехать войска.

* * *

На следущий день после захвата Дубровна, четырнадцатого июля, нельзя было покидать лагерь, в котором последняя ночь посеяла столько беспорядка. Кучами стояли согнанные пленники, лежала горами добыча, много было раненых людей, других оторвать от пожарища и грабежа было невозможно. Зиндрам Машковский донёс Ягайле, что армию снова нужно привести в порядок, а командиры занялись созывом разбежавшихся, разделом съестных припасов и запасов, какие им достались.

Сожженный городок также, хоть выгорел почти до остатка, много хранил в подземельях, магазинах и ямах остатков живности, от которых отказываться не годилось. Выслали возы и самую сдержанную челядь со старшинами для того чтобы собрать с пожарища всё, что могло сохраниться.

Сам Ягайло вышел посмотреть издалека на эту несколькотысячную толпу бедных пленников, которые, согнанные как скот, сидели, плача, на земле и жалуясь.

Многих их жён, детей и отцов нестало, трупы которых лежали на развалинах. В стороне отдельно были видны белые порванные плащи крестоносцев, обезоруженные монахи, а при них орденские братья, околичное дворянство и солдаты.

По совету духовных и по собственному вдохновению король немедленно наказал, чтобы, выделив главнейших пленников, оставить их в неволе, остальных мещан, крестьян, женщин, детей тут же отпустить на волю.

А то, что женщин было больше и боялись от армейских оруженосцев нападок и оскорблений, объявили по лагерю от имени короля, чтобы под страхом смерти никто не отважился зацепить отпущенных, остановить и причинить им вред.

Немедленно в присутствии Яна из Тарнова и Кристина с Острова связанным разрезали верёвки, другим приказали собраться в кучки и идти назначенным путём, минуя лагерь. Для препроваждения же добавили старшего солдата и нескольких командиров. Те, которые после вчерашней резни в то, что их оставят в живых не были уверенны, полагали, что всех перебьют, с большой радостью