меня. Они говорили то, что думали. Они терпеливо относились к моим вспышкам и перепадам настроения. Они задавали вопросы и интересовались моими ответами. Они дали мне настоящее детство, когда я давно перестала верить в существование такой штуки. От меня требовалось только быть собой.

Все это — доводы в пользу обоих вариантов решения, которое мне нужно принять, — выглядело слишком запутанным, чтобы попытаться донести до Брендана. У него не было никаких двойственных чувств насчет семьи. Он вырос в необъятном ирландском семействе, с пятью братьями и сестрами, шумными и веселыми, всегда в курсе дел друг друга. Когда я видела их всех с детьми, то почти могла это представить — беспорядочную, счастливую семейную жизнь, которая может быть у нас, может, если все пойдет, как надо.

— Ты бы сделал что-то иначе? — спросила я Фрэнка, пока он переворачивал щипцами приятно шипящие перцы и лук.

— Пошел бы учиться на стоматолога? — он ухмыльнулся. — Не-а. Мне нравится моя жизнь.

— Как ты понимаешь, когда готов?

Фрэнк фыркнул, будто я задала самый забавный вопрос в его жизни.

— Никто не бывает готов, девочка. Ты просто прыгаешь.

Глава 39

Нарисованное мелками солнце, вокруг которого расставлены смешные большеголовые фигурки-палочки. Хамелеон на облаке с подписью «Мама, я по тебе скучаю!». Итоги диктанта во втором классе, «100 %» обведено красным, со звездочками за дополнительные слова, «параллель» и «искренность». Сиреневая ящерица-погремушка, вся в блестках, с выпученными пластиковыми глазами. Игрушечный чайный набор в форме земляники. Все это в одной большой пластиковой коробке на чердаке — фрагменты девочки, детства. Один роликовый конек с потертыми колесиками. Свернутая пара радужных подвязок вроде тех, которые носил Робин Уильямс в «Морк и Минди»[43]. Четыре синие фигурки «Моих маленьких пони»[44] с коллекцией розовых расчесочек для их грив и хвостов. У меня никогда не было такой коробки, но я понимаю, что смотрю на сокровища. Все эти предметы каким-то образом складываются в Кэмерон. Мне нужно отыскать ее, чтобы она могла вернуться к той, кем она была. К той, кто она есть.

Здесь есть и фотографии. На одной — там ей лет пять — Кэмерон стоит на пляже в Малибу (наверно), держа в руке розовую перламутровую раковину. Ее ноги наполовину зарыты в песок. Несколько фотографий из младшей школы: Кэмерон с девочкой примерно того же возраста, но светлокожей, чьи светлые волосы, стянутые в конский хвост, контрастируют с блестящей черной гривой Кэмерон. На некоторых у обеих девочек похожая прическа, словно они ищут способы стать ближе. Ближе к одной личности. Так выглядит юная дружба. Вы смешиваетесь, и это волшебное чувство. Как будто вы никогда не разделитесь.

— Это Кейтлин, — говорит Эмили от двери, в руках кружки со свежим чаем; усики пара вздымаются, словно пламя. — Они были лучшими подругами с момента переезда сюда и до конца седьмого класса.

Я снова смотрю на фотографию. На широкую улыбку и блестящие брекеты Кейтлин. На ней сережки, розовые эмалевые сердечки.

— А потом поссорились?

— Наверное. Кэмерон не рассказывала об этом. Я беспокоилась о ней, если честно. Она выглядела очень грустной. Говорила мне, что никто не садился рядом с ней за ланчем. Кажется, у нее вообще не было друзей, а потом появился Грей. Слава богу…

— Белые вороны находят друг друга.

Кажется, она опешила.

— Что значит «белые вороны»?

— Это не критика. Некоторые подростки чувствуют себя лишними. Не потому, что с ними что-то неладно, — просто в них есть какая-то особенность, отделяющая их от остальных. И они пока не осознали эту особенность.

— Не осознали? О чем вы говорите?

Эмили ощутимо растеряна, и я решаю ступать легче, оставив в стороне мои подозрения насчет Грея.

— Ну, в случае Кэмерон речь может идти об идентичности. У нее за спиной осталась другая жизнь, как перевернутая страница книги. Возможно, она начала задумываться об этом. О том, куда она вписывается.

— Она вписывается сюда, — вызывающе говорит Эмили. — Ее место рядом с нами.

— Разумеется. Я хочу только сказать, что когда у детей случается что-то плохое, они часто думают, что сами были причиной этого. Что это их вина.

На Эмили светло-бежевый кашемировый свитер и мягкие замшевые мокасины, ее рыжеватые волосы забраны назад черепаховой заколкой. Все в ней нейтрально и утонченно, отполировано до безупречности. Но ее взгляд туманится.

— Мы старались каждый день показывать ей, как сильно ее любим.

— Верю. Однако кто-то ее предал. Такое трудно пережить, даже для взрослого.

— Возможно. Но у меня были родители, которые оставались в браке, и могу вам сказать, это тоже была не прогулка в парке. И родители Троя были не сильно лучше. Он из Западной Виргинии. Он любит говорить, что вырос с волками, но я поменялась бы с ним, не задумываясь. Его родители были простыми людьми. Они мало что имели, но это не позорно.

Слово повисает на мгновение.

— Эмили, а что позорно?

— Что?

— Что вам хотелось бы изменить в вашей собственной семье?

Я слежу, как ее плечи напрягаются, потом оседают. Какая-то огромная тяжесть либо опустилась туда, либо отпустила ее.

— Все.

Нетрудно проследовать за тенью в ее взгляде до самого Огайо. До долгих вьюжных зим и короткого жаркого лета, до помпезных приемов в загородном клубе. Но конечно, я только гадаю. Только Эмили действительно знает, насколько велико это «все», что оно вмещает и где до сих пор цепляется.

— Одну вещь.

— Наверное, учтивость. Благовоспитанность. Отутюженные льняные салфетки к каждой еде. У отца было выражение: «Отправь свой конверт»; это значило, что салфетка должна лежать на коленях. «Отправь свой конверт, Эмили». — Ее голос вибрирует от сдерживаемых эмоций, когда она изображает отца. Ярость, наверное, и много большее.

Мой разум прыгает слишком далеко, и все же я должна спросить:

— Он когда-нибудь вас бил?

— Нет. — Похоже, она не удивлена, что я открываю эту дверь. Возможно, ей даже легче. В некий момент, когда человек слишком устал держать это в себе, ему хочется изложить свою историю. — Ему и не требовалось.

— Расскажите мне чуть подробнее о вашем отце.

— Тут нечего рассказывать. Он все время работал, а выходные проводил в клубе. Когда он слишком много пил, то подзывал меня к бару и демонстрировал своим дружкам. Не лучшее время.

— Вы когда-нибудь просили его перестать?

Ее подбородок яростно дергается.

— Меня не учили признавать свои чувства, не говоря уже о таких выступлениях. Это диалог из кино, а не реальной жизни.

— Возможно, поэтому вы и стали актрисой. Чтобы у вас было место для настоящих слов.

Она качает головой. Ее глаза сверкают.