– Так, – сказала Кей, заглядывая Саше через плечо. – Все хуже, чем я думала.

– Зачем я тебе? – спросила вдруг Саша. Ей захотелось сесть на край бордюра и больше просто никуда не идти, не бежать. Просто кулем осесть от усталости и не шевелиться даже. Не бежать. Не бояться. Не терять и не бояться потерять. Хватит…

– Жить хочется, – просто сказала Кей. – А ты, знаешь ли, некая гарантия моего выживания.

Сашкины ноги действительно подогнулись. И она плюхнулась на брусчатку.

– Вот, значит, как, – сказала она.

Кей нервно оглянулась, даже вроде бы принюхалась.

– Вот черт, – воскликнула она, и ее голос ножом вспорол тишину улочки. А потом она сделала такое, что Сашка больше даже удивилась, чем перепугалась. Но перепугалась она так, что забыла, как дышать.

Кей вдруг метнулась чуть в сторону, огибая сидевшую на бордюре Сашу. Только это не было побегом. Она оказалась за спиной Сашки и, прежде чем та успела хотя бы шевельнуться, обхватила ее рукой за шею. Не до удушья, как мыкарь, а будто бы обняла. В другой ее руке неведомо откуда возник… нож. Нормальный такой кухонный ножище. Лезвие его бликовало в тусклом рыжем фонарном свете.

– Не подходи! – Руки Кей были тверды, но в голосе зазвучала самая настоящая истерика. Сашку прямо-таки парализовало. Нож оказался очень близко к ее лицу. Не к горлу, хотя черт его разберет, может, и к нему. И что делать? Как ударить или толкнуть Кей, не напоровшись на лезвие? Как бы вообще лишний раз не вздрогнуть и не шевельнуться… Ох, как хочется живой выбраться. Но кого испугалась Кей? Неужели мыкаря?

Нет, из проулка между домами вышел не мыкарь. Это был Никита. И он тут же оценил обстановку.

– Саша, – мягко сказал он, – не бойся, она ничего тебе не сделает. Верно, Кей? Ты же не навредишь моей Саше?

– Еще как наврежу, – взвизгнула та, – если ты хоть пальцем тронешь меня! Если попробуешь навредить мне.

– Отпусти Сашу, тогда и поговорим.

– Три ха-ха! Развернись и проваливай. Может быть, тогда и отпущу. Но она теперь всегда будет со мной. Понял, ты? Она всегда будет со мной!! Буду за ней присматривать, заботиться… но ты к ней и близко не подойдешь.

Никитины глаза, бирюзовые даже в неверном уличном освещении, блеснули. Он перевел взгляд на Сашу.

– Не бойся, – сказал он, – я с тобой.

– Я не боюсь, – зачем-то соврала она. Лезвие было очень близко к шее. А Сашка прекрасно знала, что можно порезаться хорошо заточенным ножом и не сразу почувствовать боль. Если ополоумевшая Кей начнет ее кромсать, то первый порез Саша ощутит по теплой влаге, бегущей по шее. Но потом лезвие войдет глубже. И тогда… Саша не удержалась и всхлипнула.

– Катя, – мягко сказал вдруг Никита, – ты не оставляешь мне выбора.

– Только посмей! – заорала та. Но вместо того чтобы вонзить нож в Сашу, как-то неловко завозилась, словно пыталась спрятаться за свою жертву.

– Я же сказал, ты не оставляешь мне выбора. А ведь тебе вообще-то ничего не грозило. По старой памяти.

Что? О чем он говорит?

А Никита смотрел сквозь Сашу, словно она была стеклянная и Кей прекрасно было видно через нее.

– Какая там у нас любимая песенка, м-м? – мягко проговорил он. – Мамина, Катенькина? Спи, малышка. Птицы спят, – пропел вдруг он. Голос у него оказался удивительно красивый. Мягкий, обволакивающий. – Накормили птицы львят…

– Не-ет, – всхлипнула Кей, – только не эту! Она же наша с мамой. Я с тобой поделилась потому что… – Она уже рыдала в голос, забыв про свой нож.

А Никита, оценив ее состояние, сделал первые шаги к девочкам.

– Прислонясь к дубам, заснули в роще робкие косули, – пел он, приближаясь, вернее, надвигаясь на них.

У Сашки бешено стучало в висках. Никита! Амарго! «Я есть у тебя». Лиза и Платон. Миленка и еще куча незнакомых Сашке людей…

– Но почему?.. Зачем?.. – услышала она собственный голос. И поняла, что лезвия возле ее горла больше нет. Нож лежал на брусчатке, почему-то она не слышала звука, с которым он упал.

– Дремлют рыбы под водой, – пел Никита, – почивает сом седой.

Катя сидела на камнях, пытаясь опереться на руки, от этого она странно раскачивалась из стороны в сторону.

Никита… или не-Никита вдруг криво усмехнулся.

– Спи, малышка, навсегда, ох, в реке черна вода…

– Не-ет! – Не помня себя от страха и злости, Сашка вскочила, бросилась к нему, на него, замолотила кулаками, попыталась оттащить за куртку. Тщетно.

– Моя крошка, умирай… – вел мелодию Колыбельник, – детки попадают в рай.

– Нет! Нет! Помогите кто-нибудь!

Кей перестала искать опору и скользнула на брусчатку.

– Умирает ночь с утра… и тебе давно пора, – закончил он.

Кей распахнула глаза. В них, как в зеркалах, отразилась наступающая ночь. Жизни там больше не было.

Сашка отступила на шаг, давясь слезами.

– Вот и все, – сказал Никита. – Пойдем, Саша.

Она могла только мотать головой и продолжать пятиться.

– Вопрос малого времени, – сказал он. – Пойдешь ли ты со мной, потому что я есть у тебя и я единственный, кто есть у тебя? Пойдешь ли ты со мной, чтобы сберечь тех, других, кто есть у тебя? Твое время, время вот его, – он постучал пальцем по своему лбу… – предоставляет большие возможности. Ты ценишь чужие жизни, это великолепно. Другое дело, что после вечности в Небытии я ценю чужие смерти. Поэтому ты, Саша, будешь со мной, потому что я единственный, с кем ты сможешь быть. Остальные умрут.

– Как та девочка? Маленькая… Миленка?

– Деда с бабушкой не трогай. – Саша наконец-то смогла вдохнуть нормально.

– Э, нет… помыслы о жизни, помыслы о смерти, какая пустая шелуха! Твои помыслы будут обо мне. За неимением никого, кто мог бы разделить их со мной.

– Почему я? Какого черта именно я?

– Просто так получилось.

Просто получилось. Не повезло. Не судьба. Не судьба, которой нет. Да обойдешься!

– Нет, – сказала Саша.

– Что – нет? – удивился Никита… Амарго… Колыбельник.

– Я не буду с тобой. Ты дурак, Колыбельник. Просто жалкий дурак. Живы мои близкие или нет, мои помыслы будут с ними! Любить я буду их, думать – о них. Ходя по земле, я все равно буду с ними. А тебе… тебе вот.

И Сашка показала ему средний палец.

Наверное, спаявшись с личностью Никиты, Колыбельник получил не только фактические знания парня о городе и, так сказать, мире вокруг. Но и его культурный код. Поэтому он понял, что средний палец в исполнении девушки это «нет». Окончательное и бесповоротное.

Колыбельник бросился к ней, схватил и прижал к стене, до которой она, оказывается, практически допятилась. Что это? Жилой дом, магазин, контора? Может, кто-нибудь выйдет? Может, мыкарь объявится, наконец? Никого… Только фейки-кофейки, оказывается, уже давно порхают вокруг, пока почему-то никем не замеченные. Хоть моральная, но поддержка.