Лишь дома чувствуешь себя в родной атмосфере. Только с близкими душа роднится и успокаивается. Всё как полагается, всё уверенно, прочно и красиво.

И понимаешь, что на домашнем календаре, слава богу, 1803 год пришёл на залитые ласковым солнцем плантации Гаити.

Я соткан из предрассудков и стереотипов. Мировоззрение моё прочно застряло меж закопчённых истуканов, окружающих родовую поляну с сараем для хранения припасов и поклонения матери-сове.

Например, мне почему-то очень нужно точно знать, какого пола человек сидит передо мной. От этого зависит многое: моё настроение, мои песни, шутки, подмигивания, вопросы, аппетит и, скажу честно, планы.

Выбор тут вроде бы небогатый, но сколько, глянь, потрясающих вариантов умудряются предложить мне собравшиеся.

Многие из нас, скрывать не будем, на товарищеском суде находимся, перед пережившим много столом заседаний, встречали на своём пути Медузу Горгону.

На самом деле, конечно, Горгон этих было достаточное количество, но одной вроде как повезло быть убитой молодым человеком Персеем. Ну как молодым? Судя по росписям, не таким уж молодым, бороду имел солидную, я лично видел сосуд с вполне себе упитанным истребителем медуз, но речь не об этом.

Многие от Горгоны этой бегут, реально опасаясь последствий. Мало ли что? Будешь потом ещё стоять в каком-нибудь парке, серо-выпукло разглядывая гуляющих экскурсантов. Птицы. Музыка. По полузабытым праздникам эстафеты.

Обязательно в пояснительной табличке, привинченной к пьедесталу, что-нибудь переврут. Был ты Пров Сысоевич Гульнов, а тыкать указками в тебя начнут как в «Статую уставшего атлета». Как будто и не было ничего. Ни торгов на ярмарке, ни благодарственного самовара (чистое серебро) от правления Волжско-Камского коммерческого банка, ни медалей, ни гонок с «Кавказом и Меркурием», ни хрена. Уставший атлет…

Зимой заколачивать будут в неопрятный короб, весной протирать несвежей тряпкой. Потом выпускники высших учебных заведений повадятся глумиться над твоей застывшей в немой мольбе «не надо!» фигурой. Отобьют обязательно нос, не скажу, что ещё. Затем неизбежное списание и последующее расчленённое прозябание в художественном училище, в пыли, среди гипса и протирочного материала.

Может быть и того хуже. Баня и пар, визги, развязные банщики, посетители начнут накидывать простыни прямо на тебя, тут даже без таблички и свежести лиственной тени.

Или музей. Это даже хреновей бани. Будем реалистами.

А есть смелые люди. Охотники за этими самыми Горгонами. Раньше таким было сложнее и даже опасливей как-то. А ну как что не так пойдёт? Выходишь же на Медузу с голыми практически руками. Можно же реально огрести, пострадать чисто физически.

Теперь охотникам легче. Можно бить издали, влёт. Чуть ли не с фантастического летающего аппарата. Спокойно и радостно нажимать кнопки наведения и открытия огня. Не спортивно, зато безопасно. А головы добытых Горгон потом показывать неожиданно, чисто для смеха, например, разным совершенно посторонним людям. Пусть окаменеют, доверчивые дурачки, от чуть подгнившего зрака.

Не знаю, что сказать еще. Просто не знаю.

Для предотвращения непонимания. Медуза – это аллегория частной ситуации. Не живой то есть человек.

А вот мудаки – это вполне себе реальные люди.

Вой про запрет курения в ресторанах достиг и моих нервов.

Я что могу сказать? Я могу сказать многое.

Например, то, что сам курил тридцать годиков и три месяца без трёх дней. И считаю этот запрет великолепным. Хотя все и ноют про рестораны. Никто ещё не заныл, что в филармонии курить тоже запрещают. Все переживают исключительно про свободу и рестораны. Всё, мол, конец, теперь ходить в рестораны не будем (про филармонию ни слова, опять замечу). Пусть рестораны, мол, без моей трудовой копейки разорятся, раз такое дело. А мне не жалко.

С одной стороны, пусть разорятся все содержатели питательных заведений. Они этого достойны, без сомнения.

С другой стороны, есть надо дома. Надо уметь есть дома домашнюю еду, а не горбиться над миской по харчевням, озираясь от взглядов прочих едоков. Домашняя еда – она хорошая. Во всех смыслах. А если дома есть не получается, то терпите. Для еды одного часа времени – за глаза. Не курить час даже для меня не испытание. Какое же это испытание? Горестно его описывают с выпученными глазами всякие профессиональные страдальцы за всё. Этим все равно о чём, лишь бы местоимения «я», «мне», «они» и оборот «нарушают права».

А если в ресторан идёте не за едой, а за общением с себе подобными, то есть за пороками, скажем прямо: винопитием, чреслобесием, суесловием и гневномудрием, – то несите крест с достоинством. Нельзя чтобы пороки прямо кучей и просто так складывались в вечерний букет. Они и не ценятся внятной ценой, если все можно просто и сразу.

С третьей стороны, смотрю, все избалованные стали при деспотизме. Тут вам и ресторан, тут вам и прочее. Это изнеженность. А с изнеженностью надо бороться. Она притупляет наслаждение.

Как мы все начинали курить? Ясно, что не на маминых руках под любящим взором папаши. Курить мы начинали в суровых условиях зазаборья и межгаражья. Собственно, это самые светлые воспоминания от всего моего курения, например. Когда курить мне разрешилось, половина кайфа – псу под хвост. Пошли переполненные пепельницы, дымное марево в кабинетах, скука, кашель. Не куришь будто, а службу справляешь. Скука.

Порок должен быть запретным. Не так, чтобы сразу тащили тебя, красного от крика, вешать. Но чтобы поджимало немного. Чтоб с оглядкой. Суровые силы общества должны нам запрещать, а мы должны весело к этому приспосабливаться и вертеть тем самым все суровые силы общества на кое-каком архитектурном решении. Мы должны вострить порочные аспекты своего существования.

«Иди! с соседкой мне измени! Разрешаю!» – кого это сподвигнет? Никого нормального. Кому это принесёт удовольствие? Опять-таки никому нормальному. А вот обратная ситуация, напротив. Сподвигнет и принесёт, возможно.

Надо возвращаться к истокам. Отбивать обратно угодья за гаражами у шуршащих алкашей. Подъезжать на авто, выходить, оглядываться по сторонам. Пиджак скинешь, присядешь на корты, галстук за плечо закинешь (алкаши всё же тут активно жили), затягиваешься, щуришься на солнышко. Если дождь, то сурово куришь в армейский затяг. Тут другой подкатил, обменялись взглядами. Третий, вот и беседа. Вороватость сближает сильнее, чем расслабленность. Смотришь – опа! три блондинки кальян притащили, из багажника выгружают. Поможешь. Угольки там, то-сё. Вдруг свист: «Атас! Менты на явах!» Бычок в сторону, по газам! Это же приключение!

Сигаретным магнатам рекомендую возобновить выпуск сигарет на три-четыре затяжки. Можно будет и цену поднять под это дело, и на табаке сэкономить.