Мы спасены, и только это имеет значение.

— Говорят, поезд заберет ветеранов из лагеря № 3, а после мы уберемся отсюда! — кричит стоящий рядом мужчина.

Нам не удалось побывать в лагере № 3, и я надеюсь, что брат ожидает там поезда, и скоро мы с ним встретимся, и он тоже будет в безопасности.

По составу пробегает дрожь — поезд готовится прийти в движение.

— Держитесь! — кричит мне Сэм, когда происходит невозможное. Вагон, который мгновение назад казался таким прочным и большим, вдруг становится неустойчивым, как консервная банка.

Не знаю, как долго он раскачивается и трясется на рельсах, — кажется, что целую вечность.

Люди вокруг меня кричат, дети плачут.

И так же быстро, как началась, тряска прекращается — и воцаряется тишина.

Вагон смолкает.

Я наклоняюсь к маленькому окошку, всматриваясь в мокрое стекло.

Небо на удивление чистое.

Картина перед моими глазами меняется так внезапно, что я почти не замечаю, когда это происходит. Стоило мне моргнуть, и вот уже противоестественно пасторального пейзажа нет. Вместо земли и неба передо мной голубизна.

Голубая стена.

Точно драгоценный камень совершенной чистоты, она переливается всевозможными оттенками голубого — тут и аквамарин, и бирюза, и лазурь.

Мозг пытается осознать возникший перед глазами образ, и я понимаю — это вода, подобно деснице божьей, вздымается все выше и выше, перекрывая собой все, — и обрушивается на нас всей своей бесконечной мощью…

И достигает меня. Ясно как день.

Слишком рано. Я не готова. Я не хочу умирать.

Ветер завывает в праведном гневе, я точно во сне — мимо летят обломки, в голове возникает резкая боль, я пошатываюсь и падаю, вода подхватывает меня, и наступает тьма.

Мирта

Волны бьются о берег, дождь молотит по жестяной кровле. Ветер оглушает — в его завываниях слышен нескончаемый свист.

Я вглядываюсь в окно, пытаясь понять, что происходит.

Я отдергиваю шторы…

Там, где был песок, теперь, подступая к белой веранде, плещется море.

Сердце бешено бьется.

— Вода поднимается. Надо переместиться выше, на второй этаж.

Я цепляюсь за протянутую руку Энтони и следую за ним вверх по лестнице.

Нога оступается — Энтони подхватывает меня на руки, несет наверх, и, только когда мы оказывается в спальне, он меня опускает.

— Сильно поднялась вода? — спрашивает он.

— Метра три, пожалуй. Дом стоит не так высоко над океаном.

— Возможно, не стоило подниматься наверх, — говорит он. — Что будем делать, если вода продолжит прибывать?

— Внизу оставаться тоже не вариант. Течение слишком сильное. Нас просто отнесет в море.

Откуда-то доносится звон разбитого стекла, и я вздрагиваю.

— Вероятно, окно. — Энтони гладит меня по спине, но в его голосе сквозит тревога.

Окружающий нас мир вдруг становится источником угрозы, мать-природа ополчилась на нас. И дело не только в опасностях, которые таятся в самом шторме, — а в том, что он сметает на своем пути и может обратить во зло.

— Думаю, ванная — самое безопасное место, — говорю я.

Внизу, по крайней мере, большая часть окон заколочена. Единственное, что нас сейчас отделяет от смерти, — это крыша, но ее прочность, судя по металлическому скрежету, внушает большие опасения. И если вода поднимается…

Хороших вариантов не остается.

Мы бежим в ванную и, закрыв дверь, вместе втискиваемся в ванну — Энтони крепко обнимает меня, жарко дыша мне в шею.

— Черт знает что, — бормочет он почти мне в ухо. — Ненавижу быть беспомощным. Надо было попытаться выбраться отсюда. Я должен был позаботиться о твоей безопасности.

— Разве ты знал, что все обернется настолько плохо? Такого шторма мне видеть не приходилось.

Энтони стискивает меня еще крепче.

— Если мы его не переживем…

— Не говори так.

— Если мы его не переживем, — продолжает он, — я хочу, чтобы ты знала, что эти последние дни были самыми счастливыми в моей жизни.

Я сглатываю комок в горле, сплетаю свои пальцы с его, подношу наши руки к губам и целую костяшки его пальцев.

Мы молчим, а вокруг лютует шторм.

Сколько часов у нас осталось?

И вдруг воцаряется тишина.

Энтони выпускает меня, и я иду за ним в спальню. Он вглядывается в одно из окон, которое осталось незаколоченным.

На чернильном небе проступают звезды, ветер утих, кругом тишина и спокойствие.

— Неужели все? — спрашивает Энтони, и я снова поражаюсь тому, что мы поменялись местами, и теперь он ищет поддержки у меня.

— Нет. — В памяти оживают детские годы на Кубе. — Будет еще хуже. Во время шторма такое порой случается. Вдруг все успокаивается, а затем начинается снова, иногда сильнее прежнего.

Энтони смачно ругается.

— Возвращайся в ванную. Я спущусь вниз, поищу еду, пока затишье. Неизвестно, сколько мы тут проторчим, надо подготовиться к худшему, — он кривится. — Такого поворота мы никак не ожидали.

— Это не твоя вина. Такого никто не ожидал.

— Я давал клятву оберегать тебя, — он протягивает мне керосиновую лампу, а другую берет себе. — Я недолго.

Я хватаю его за руку.

— Ты точно хочешь идти туда? Вода уже поднялась. Кто знает, что там сейчас происходит? Не стоит рисковать жизнью ради еды.

— А вдруг мы застрянем здесь на несколько дней в ожидании спасения? Я не хочу, чтобы стихия все смыла и разметала, когда шторм ударит снова.

Конечно, Энтони прав, только мне страшно, что он спустится вниз и не вернется.

— Тогда я пойду с тобой. Я хорошо плаваю. Можно сказать, я выросла в океане…

— Мирта, нет. Ты должна остаться тут.

— Вдвоем мы сможем больше принести.

— И больше риска, что с нами обоими что-то случится. Прошу тебя. Я быстро. Обещаю, — он прижимается к моим губам, и этот поцелуй очень напоминает прощальный.

Слезы застилают мне глаза, но я его отпускаю.

В ночной тишине я прислушиваюсь к звукам — может, снова поднялся ветер и волны бьются о стены дома или Энтони крикнет мне, если внизу слишком много воды.

Ожидание кажется бесконечным.

Наконец тишину нарушает звук шагов по деревянному полу.

Я подскакиваю с пола ванной, хватаю лампу и бросаюсь навстречу Энтони.