В строю Горбунов шёл невесёлым и взволнованным. Только в зоне признался Вячеславу, что его дважды уличили в диверсиях. Завтра это неминуемо выяснится.

– Значит, винта тебе нужно нарезать, и непременно сегодня же!

– Через крышу?

– Конечно. Другого пути скоро не придумаешь.

– А ты, Славка?..

– Куда же я с такой ногой? А тебе ждать нельзя. Ветров спит против капо – нужно было заранее место ему другое искать, сегодня он уйти незамеченным не сможет. Значит, «обрывайся» один. Возьмёшь с собой всё, что успели припасти…

И в ту же ночь Горбунов ушёл. Отчаянный прыжок с крыши на уступ скалы, ночью, в темноте, удался. Хватились только на утреннем аппеле. Поднялась суматоха, привели собаку, нашли ход, обнаружили следы на крыше – и всё-таки не хотели верить, что человек мог совершить такой прыжок.

Вячеслава не раз видели в обществе беглеца, и вчера они шептались вместе. Нельзя было возвращаться в ОТК, чтобы не бросить тень на Гроцкого и вольнонаёмных антифашистов.

Сильно припадая на больную ногу, лётчик ковылял в глубину туннеля, придумывая, к кому сунуться с предложением услуг, пока начальство и полиция не обратят внимания на «безработного гуляку». И тут сама судьба пошла ему навстречу в образе… швабры и метлы. Он услышал грубый визгливый окрик:

– Эй, хромая лошадь! Ну-ка, подойди ближе…

Нарядчик, капо Карлик! Это, кажется, худшая из возможных встреч. Фашист держит в руках метлу и швабру, словно не знает, куда их деть. Щурясь, он всматривается в лицо Славки.

– А, это ты, лентяй с ушибленным копытом! Сейчас я найду тебе настоящее дело! Ты сейчас у кого?

– Я немножко ушиб ногу и иду к прежнему начальнику-электрику, чтобы он опять взял меня к себе.

– Что? Электриком? Не пущу! Я сказал, что накажу тебя – будешь у меня чистить сортиры. Понял? И хорошенько, как для господ офицеров, понял? Их всего тридцать три в туннеле, и ты будешь мне содержать их в порядке или… я спущу тебя самого туда, ясно? Если будет хоть одна жалоба на тебя – узнаешь капо Карлика, свинья!

Вячеслав, с трудом маскируя радость и симулируя скорбь, печально принял знаки своего унижения – метлу и швабру. Трудно было придумать для подпольщика лучшее занятие. Весь трёхкилометровый участок туннеля будет теперь ему доступен. Можно было беспрепятственно, не вызывая подозрений, подходить к любому объекту около тридцати трёх уборных, равномерно распределённых по туннелю. Каждому из этих заведений он старался уделять самое усердное внимание, а попутно «обслуживал» станки на пути. То в систему смазки попадала корундовая пыль, то нарушалась подводка тока, то изменялся технический режим цементационной ванны. А репутация Вячеслава у полиции стала даже улучшаться – все видели его усердие. Некоторые заключённые и вольные рабочие стали даже насмешливо спрашивать:

– Вы, кажется, очень увлеклись своей новой профессией, господин Иванов? Неужели нет для вас труда… более аппетитного?

В иных случаях лётчик отмалчивался, в других отвечал зло:

– А вы, господин Н, с аппетитом шлифуете цилиндр для скоростного мотора? – и было приятно видеть краску стыда на лице господина Н.

Теперь лётчика знал весь туннель. Он умел быстро распространять добрые вести, которые узнавал от вольных антифашистов, товарищи нередко встречали его тихим шёпотом:

– Что там нового на воле, камрад? Ты – наше русское радио!

В течение сентября подземный цех благодаря подпольщикам работал с ничтожным выходом годной продукции. Немцы бесились, но поймать никого не могли. Антифашистов-подпольщиков было уже десятка два. Связались они через вольнонаёмных французов и с партизанами, которые действовали в районе Нанси, в нескольких десятках километров от Маркирха…

В октябре днём внезапно завыла сирена. По туннелю забегали полицейские и эсэсовцы. По телефону прервались все разговоры. Раздалась команда:

– Ложись!

Заключённых тут же уложили на пол, лицами вниз. Вольнонаёмных поместили в ниши, где обычно располагались электрики, инструментальщики, контролёры. Никто не смел пошевелиться, под страхом расстрела на месте – ни заключённые, ни вольные.

Напрягая слух до боли, Вячеслав ловил сквозь обычные звуки туннеля, сквозь катящееся эхо криков, команд, оружейного лязга хотя бы смутные отголоски того, что вызвало тревогу. Предполагали, что авиация совершила налёт, но извне ничего не доносилось. И только после отбоя тревоги, через несколько часов узнали, что налёт произвела не союзная авиация, а французские партизаны. Очевидно, мужественные бойцы Сопротивления, узнав, что в туннеле работают заключённые-антифашисты, предприняли смелую попытку освободить узников и уничтожить цех.

Партизанская атака длилась около часа, на противоположном, западном выходе туннеля, со стороны Франции. Но подступы к туннелю хорошо простреливались, наступающие понесли потери, а затем немцы, получив подкрепление, попытались окружить партизан. Этот немецкий манёвр потерпел неудачу, но и партизаны отступили. Тот эпизод сильно напугал гитлеровцев. Спешно перевели всех заключённых из маркирхской фабрики на новую лагерную площадку, перед самым туннелем: здесь было легче всего обороняться от партизан. Одновременно пришёл приказ о реэвакуации цеха в Германию, а заключённых – в Аллах и Дахау.

Через несколько дней после партизанского налёта эшелон с заключёнными снова двигался вдоль линий Мажино и Зигфрида, но уже в обратном направлении. Следом за первым составом с небольшим интервалом следовал второй эшелон. В пути оба поезда несколько раз подвергались обстрелам и бомбардировкам американской авиации, хотя никого, кроме узников-антифашистов и конвоиров, в этих поездах не было. Поезд, в котором ехал Вячеслав, благополучно достиг Мюнхена. Во втором эшелоне один вагон был разбит, среди заключённых оказались убитые и тяжело раненные.

Перед Славкой снова – мрачная лагерная зона Аллаха, филиала Дахау.

Капо Карлик, пятидесятилетний судетский немец, строит свой блок на аппель. Этот капо приехал в Аллах из маркирхского туннеля, где заслужил особое одобрение эсэсовцев и особую ненависть заключённых. Заключённых строят в затылок друг другу, в пять шеренг, блок за блоком. Капо стоят перед строем.

Важно шагает фельдфебель с фанерной дощечкой – туда занесены все те, кто не присутствует в строю: повара, дежурные, карцер. Капо Карлик выпячивает грудь и командует своему блоку:

– Штильгестанден![72]