Бывали и другие находки, которые иногда удавалось скрывать от эсэсовского конвоя. Так, Вячеслав ухитрился доставить во временный лагерь новенький фотоаппарат «кодак», заряженный плёнкой.

Тем временем закончился «на живую нитку» ремонт штефанскирхенского гаража, и заключённых снова перевели туда. Помещение склада в городе понадобилось для расселения жителей, оставшихся без крова после бомбардировок. Но работать возили по-прежнему в город, на раскопки и разминирование. Занятие это с каждым днём становилось опаснее: налёты учащались. Казалось, что союзники наготовили такое количество бомб, что требовалось как можно скорее сбросить их на территорию разгромленной страны безо всякого разбора, куда они попадают и какой эффект приносит этот сплошной «ковёр» смерти. И был случай, когда смерть уже накрывала заключённых, но делала это не крылом чёрного ангела, как молился пленный чех в Дахау, а цельнометаллическим крылом «Боинга-29», известного под названием «летающей крепости». Произошло это так.

Когда узники расчищали от обломков станционные пути, начался самый ожесточённый налёт на город и его окрестности. Сотни «Боингов-29» били просто «по площадям», не заботясь о целях. В самом начале налёта конвой снял бригаду по тревоге и хотел отвести под защиту пристанционных построек, довольно массивных, но Вячеслав заорал на солдата:

– Нихт штацион! Фельд лауфен, шнель, их вайс! Штацион глайх капут![77]

Обалделый солдат приказал бежать туда, куда показывал Иванов. Там, за путями, начиналось вспаханное поле с его чёрной, рыхлой землёй. На город уже рушились с «боингов» сотни и сотни чёрных запятых. Раздавался свист, вой, взрывы. Станцию буквально завалило бомбами крупного калибра – от построек, куда хотел вести узников солдат, осталась гора белого и красного щебня. Падали бомбы и на поле. Заключённых то и дело забрасывало свежей землёй. Они лежали в воронках от вчерашних взрывов и остались невредимы.

Конвоир после отбоя подозвал Вячеслава:

– Ты должен всегда ходить с моей командой. Я буду тебя брать всегда с собой.

– Гут![78] – согласился узник. – Но только слушайся и выполняй команды сразу, иначе пропадёшь со всеми нами вместе.

Действительно, в последующие дни солдат во время развода на работы тихонько кивал Вячеславу, чтобы не заметил унтер и не заподозрил «связи с заключённым», и заговорщическим тоном шептал:

– Ду муст цу мир! Ду – цу мир! Ин майн командо![79]

И Вячеслав управлял командой в качестве начальника ПВО, учитывая тактику бомбардировщиков. Выжидая до последнего момента, когда определялась цель бомбёжки, он командовал солдату, куда спасаться. Солдат подчинялся слепо.

– О, – говорил он после отбоя, – ду бист зер клуг! Ду официр, их вайс! Яволь![80]

В эти дни, работая над обезвреживанием бомбы, Раймон Пруньер поднял потное, измазанное глиной лицо на Вячеслава.

– Слушай, мой камрад! – сказал он устало, вытирая лицо полосатым рукавом. – Ведь вот разорвёт нас здесь не сегодня так завтра, и костей не соберёшь. И даже «для вечности» ничего не останется: ни наших имён, ни наших следов!

– Ну, если тебя, Раймон, так беспокоит вечность, то об этом можно позаботиться! Это я тебе обещаю!

И Вячеслав весьма добросовестно «озаботился о вечности». В лагерных разбомблённых цехах он подобрал маленький напильник и насбирал разные обрезки нержавеющей стали. С помощью нескольких миллиметров сталистой проволоки он скрепил обработанные обрезки, превратив их в грубый браслет. Этот браслет он украсил надписью «Дахау, 1945» и подарил своему французскому другу. Тот надел браслет и никогда не расставался с ним в лагере. Обменялись и адресами, но Вячеслав не знал, какой же адрес дать другу: ведь он для семьи был уже воспоминанием, источником пенсии и мог вернуться только на роль… живого трупа! Впрочем, возвращение было ещё столь проблематично, что лучше о нём и не думать!

Думать надо сейчас о том, что сирены люфталарма, видимо, запоздали, и самолёты американцев – вот они, почти над головой. А бригада работает в опасном месте – у самого моста через реку Инн в Розенхайме.

На этот раз город атакуют не бомбардировщики, а штурмовики, вооружённые бомбами, пушками и пулемётами. Стрелок в этих самолётах помещался между килями, в хвостовой части.

Штурмовики атаковали мост. Заключённые побежали в лес. Сверху пилоты могли отлично видеть с малой высоты полосатые куртки и штаны. И они видели и… пустились их преследовать! Длинными очередями они били по бегущим, а когда «полосатые» добежали до леса, штурмовики обстреляли и самый лес. Лишь наведя страх на заключённых, штурмовики атаковали мост. С малой высоты, как на лёгких учениях, они долго бомбили мост и никак не могли попасть. Наконец с пикирования сунули бомбу в мост, развалили два пролёта и вывели мост из строя. Теперь разбирать завалы на путях уже не имело смысла. После отбоя заключённых повели домой пешком.

Лишь на вторые сутки немцы всё же решили навести на путях какой-то порядок. Конвой усилили и вывели сюда сразу несколько команд, не только из штефанскирхенского лагеря. Штефанскирхенские перебросились словечком с соседями. Они оказались из лагеря Кольбермор – маленького городка вблизи Розенхайма. Вячеслав спросил, нет ли у соседей русских лётчиков. В ответ какой-то чех или поляк ему ответил:

– Есть у нас в команде лётчик и русский. Он в зоне. Его зовут Александр Ковган.

Это была огромная радость. Саша, весельчак, музыкант, умница, – не только жив, но и здесь, где-то поблизости, в Кольберморе. Вячеслав так обрадовался, что на минуту забыл, кто он и где. К нему уже спешил автоматчик-эсэсовец. Автомат – наперевес, в белых, пустых глазах – всепоглощающая злоба. Кто-то из соседей, впрочем, уже предупреждал, что этот фашист ненавидит русских…

– Болтайть – нет! Надо рапота, бистро, бистро рапота, ты, швайн, болтайть! Надо швайн бить, бить!

Вячеслав, из которого ненависть так и пёрла наружу, не стерпел:

– Не гони, начальник! Всё равно не успеем! Сами вы, господа, эту «рапоту» доделаете. Поездили на чужих спинах, слезать пора!

Эсэсовец так и врыл сапоги в землю.

– Вас, вас? Ду вирст аберцуфрех![81] – он взмахнул автоматом. Если бы рядом не стоял тот пожилой солдат, который уверовал в Славкин опыт, эпопея «крылатого пленника» тут бы и оборвалась на станционных путях в Розенхайме. Пожилой отвёл автомат вверх, и белоглазый фашист не дал очереди. Но он был уже около пленного и что есть силы хватил Вячеслава прикладом. Тот свалился на путях и даже не закрыл руками головы. Конец! Сейчас добьёт прикладом, сатана!