Катя не отвечала, сжимая губы. Она отвела взгляд от физиономии Ганьки — и встретилась глазами с Михаилом. И тотчас вспыхнула.

Зачем Великий князь выбрался из убежища? Ответ Кате был ясен. Она — свидетель Ганькиного провала, и для Ганьки, наверное, это нестерпимо. Если Ганька арестует её, то князь выдаст себя чекистам, чтобы Катю отпустили.

Михаил молча смотрел на горящее лицо Кати. Похоже, по неопытности сердца Катя решила, что он готов пожертвовать собой ради своих чувств к ней. Милая девушка, она ошибалась. Она сама влюбилась в того, кого спасала, — как люди влюбляются в тех, кому сделали добро. А он только уступал, чтобы не обижать неблагодарностью. Его ждала Наташа, княгиня Брасова, ждал сын Георгий. Михаил никогда не переставал тихо помнить о них. Но сейчас он был в долгу у Якутовых, отца и дочери. А порядочные люди платят долги.

— Лады, капитан. — Ганька панибратски похлопал Нерехтина по плечу. — Вся ответственность за девку — на тебе. Шальнёт — обоих расстреляю.

Михаил понял, что встревожился напрасно. Мясникову приятнее было оставить Катю во флотилии. Дочь знаменитого пароходчика служила Ганьке живым напоминанием о его власти. Власть — вот что тешило душу Мясникова.

Жажду власти Михаил презирал. Мясников, человек из низов, наверное, думал, что власть состоит из почестей и возможностей. Но Михаил побывал у самой вершины и знал, что подлинная власть слагается из неизбывного страха сорваться вниз и подневольных решений, за которые потом стыдно. Власть — это всегда уступка тому царедворцу, который ближе и душит сильнее. А кто они, царедворцы? Интриганы и мошенники, идиоты и мистики, алкоголики и кокаинисты, педерасты и психопаты. И даже лучшие из них, те, кто ещё сохранил разум или совесть, были так изъедены своими грехами и пороками, так повязаны благодетелями, что ничего не могли сделать. Никакого величия власти на самом деле не существовало. И рваться к власти мог только тот, кто в душе раб. Рабам там и вправду было хорошо. Много хозяев, выбирай любого.

Он, Великий князь Михаил, отказался от престола дважды. Второй раз — в марте 1917-го. А первый раз — в октябре 1894-го, в Ливадии, когда умер отец. Мама плакала, не желая, чтобы на трон взошёл Ники, хоть и добродушный, но глупый и безвольный. Мама предчувствовала беду. А ему, Мише, тогда было шестнадцать, и он хотел свободы. Миновало много лет, он и терял, и обретал, но сохранил отвращение к власти, потому что в жизни либо ты — либо власть.

Довольный собой, Ганька направился к лесенке на крышу надстройки.

— За мной, капитан, — бросил он Нерехтину. — Готовься к рейду на Галёво.

Михаил отодвинулся в тень, едва не натолкнувшись на Сеньку Рябухина.

— Отцепился — вот и слава богу! — бескорыстно радовался Сенька.

Катя почти прошла мимо князя Михаила, но замедлила шаг. Не поднимая головы, она взяла князя за руку своей ледяной рукой и крепко сжала.

14

Нерехтин разглядывал «Русло» в бинокль: ну и дела, это же «Орёл»! Ему же под семьдесят лет!.. Когда-то «Орёл» считался самым сильным буксиром на Волге — значит, и в России, и капитаном на нём был балтийский шкипер Альфонс Зевеке. Потом Зевеке основал собственное пароходство и перевернул всю жизнь на российских реках; по примеру Американских Штатов он затеял строить двухпалубные пароходы. Свой первый двухпалубник он так и назвал — «Переворот». Два года назад Нерехтин видел заброшенный «Переворот» на берегу в Жуковском затоне. А вот «Орёл» ещё работал, хотя и поменял имя. Но знатока этим не обмануть. Пароходы — они как люди, облик их неповторим, и опытный речник узнает судно даже по дыму, по гудку и по пенному следу.

Потеряв десант, самолюбивый Ганька тотчас отправил против «Русла» бронепароход «Урицкий». «Карла Маркса», ушедшего в Пермь, Ганька решил не ждать: «Урицкий» и сам укротит врага, у него две пушки, а на «Русле» — только одна. Воткинские же «чебаки», похоже, понадеялись развить успех и выслали «Русло» в погоню за побитым «Соликамском», чтобы атаковать флотилию красных врасплох. «Русло» и «Лёвшино» встретились возле трёх заросших тальником островов — Нижнего, Среднего и Верхнего Лемехов.

«Русло» виднелся в створе возле охвостья Нижнего Лемеха: маленький, как щепочка, и с пёрышком дыма. Над Камой в синеве, сияя краями, тихо плыли крутобокие облака, по плоскости реки ползли их прозрачные тени.

— Что делать? — спросил Нерехтин. Его никогда не учили воевать.

Жужгов только что вернулся от артиллеристов носовой полубашни.

— Подойди на версту, — ответил он. — Они из пушки захерачат.

От Севастьяна Михайлова Иван Диодорович знал, что капитаном «Русла» воткинцы поставили Дорофея, Севастьянова младшего брата. У Нерехтина не умещалось в голове: неужели они с Дорофеем будут убивать друг друга? Они же столько раз выпивали вместе, отмечая водосвятие в начале навигации!

«Русло» первым открыл огонь. То справа, то слева от «Лёвшина» изредка взлетали бурные столбы воды, порой совсем близко — так, что заливало палубу и кожухи колёс. «Лёвшино» закачался. Его орудия тоже принялись палить, и Нерехтин в бинокль рассматривал такие же водяные столбы вокруг «Русла». Над тальником с гомоном взвились перепуганные птицы, гнездившиеся на острове, и по мелким волнам, рассыпая брызги, побежали утята-хлопунцы. Перестрелка казалась неопасной забавой, будто детишки бросают камни.

И вдруг махину буксира сотряс чудовищный стальной удар. Перед рубкой полыхнуло, по броневой обшивке залязгало, а затем Иван Диодорович увидел, что угол надстройки разворочен снарядом и курится дымком. Возле орудия валялся и орал раненый артиллерист. Передний пулемётный барбет был смят, бойцы в нём исчезли, а «льюис» на вертлюге задрал ствол к небу.

И капитан Нерехтин словно прозрел. Бой — он по-настоящему, как по-настоящему эти вот еловые берега и чёрная коряга на отмели. И Дорофей — не дурак, потому что его судно идёт на врага носом, сокращая площадь обстрела. И лоцман у Дорофея — мастер, потому что ловко использует ложбину переката. И на «Русле» — канониры с Германской войны, а не мотовилихинские рабочие, которые умеют стрелять, но не умеют целиться. В прежние годы в Мотовилихе каждую пятницу испытывали изготовленные орудийные стволы, бабахая с заводского двора через Каму по заречному полигону; в эти часы прекращалось любое судоходство. Нерехтин понял, что «Русло» сильней, чем «Лёвшино».

— Уступи-ка мне. — Иван Диодорович отстранил штурвального Дудкина. — Сбегай вниз, уведи Катерину в машинное… И Дарью тоже, — добавил он.

В том, что боцман и старпом укроют команду, Нерехтин не сомневался, но