– Федорович? – загудел Звягинцев в микрофон мобильника. – Значится, так. Задание в общих чертах выполнено, но есть нюансы…

Продолжая говорить, он вышел во двор, так что дослушать продолжение не удалось. Опустившись на табурет, Игорь потрогал языком губу, которую ему разбили омоновцы, пока разбирались ху из ху. Боли не было. И страха не было. И радости. Ничего. Душа была пуста, а дом был полон больших, неповоротливых мужчин с укороченными автоматами. Под подошвами их ботинок неприятно хрустело стекло, в разбитые окна задувал холодный ветер.

«Хорошо, что я успел сунуть пистолет под шкаф, – подумал Игорь. – И вообще все, кажется, хорошо. Мы это сделали. Я это сделал. Слышите меня, мапа?»

Они не слышали. Их не было. Все проповедники всех религий мира могли рассказывать Игорю что угодно, но он точно знал, что взывает к пустоте. Уже за одно это следовало передушить собственными руками всех причастных к гибели родителей. Почему же вместо этого Игорь вступился за эту гнусную парочку Болосовых? Из каких-то благородных соображений, не позволяющих смотреть спокойно, как убивают безоружных людей? Увы, не только и не столько поэтому. Игорь хотел, чтобы эти двое дали показания, были осуждены и получили длительные сроки заключения.

Умереть просто. А ты попробуй выжить за решеткой и за колючей проволокой! Вот где настоящий ад! Вот где место Болосовых!

Игорь повернул голову к Тамаре и сказал:

– Кажется, все.

Она кивнула:

– Наверное.

– Испугалась?

– Я и сейчас боюсь, – призналась Тамара и поежилась.

– Все будет в порядке, – успокоил ее Игорь.

А заодно и себя тоже.

IV

Оля очнулась в монастырской келье от резкого удара гонга. Время приступать к утренней медитации. Она торопливо поднялась с циновки на полу, запихнула в рот пригоршню орехов и, путаясь в своем балахоне, выбежала во двор храма.

Стояла глухая ночь. Лунный шар висел в черном небе, подобно причудливому светильнику. Фигурки остальных монахов уже спешили в молитвенный зал, то и дело взмывая в воздух, чтобы ускорить продвижение вперед. Свечи, которые они держали в руках, делали их похожими на светлячков.

Оля тоже оттолкнулась и полетела, испытывая восторг, к которому никак не могла привыкнуть за годы, проведенные в Тибете. Она обожала летать. Жаль, что это получалось не всегда. Многое зависело от ветра и настроения. Порой удавалось взмыть в небо с легкостью сухого листа, подхваченного воздушным потоком, а бывало так, что ноги словно наливались свинцом, не позволяя оторваться от земли. Вот и сейчас, стоило вспомнить об этом, как состояние невесомости пропало и Оля неуклюже приземлилась на дорожку из желтого кирпича.

Гонг ударил во второй раз. Это означало, что общая медитация вот-вот начнется. Опаздывать было нельзя ни в коем случае. Страшно подумать, что настоятели сделают с Олей, если она появится в зале во время церемонии. Нужно спешить! Но в какую сторону? Пока Оля летала, она полностью утратила ориентацию в пространстве. Монахи-светлячки уже скрылись из виду, луна тоже подевалась куда-то, так что вокруг царил густой непроглядный мрак.

Смерть, поняла Оля, я умираю. Она забилась, задергалась, противясь непреодолимой силе, увлекающей ее в черноту. Это было похоже на то, как если бы она была рыбой и попалась на крючок, а теперь ее вытягивали из привычной среды в неведомое – туда, где не ожидало ничего хорошего.

– Нет, – прошептала Оля, – нет, нет.

Шепот получился оглушающим, громоподобным. Вздрогнув, она поняла, что спит и нужно лишь поднять веки, чтобы вырваться из засасывающего мрака. Сделав несколько таких усилий, Оля увидела знакомый подвал, погруженный в полумрак. Свет проникал сюда сквозь щели, обрамляющие люк в потолке. Его было мало, но Оля привыкла к темноте. Когда приходили мучители и включали электрическую лампочку, Оле только становилось хуже. Ей было противно видеть, во что она превратилась за месяцы заточения. Противно ощущать запах собственного, давно не мытого тела. Поначалу ее насиловали, но потом перестали. Так что у грязи, в которой жила Оля, имелась своя положительная сторона.

Надо полагать, у бандитов имелся немалый опыт в обращении с заложниками. Они наперед знали, что Оля опустится до такой степени, что потеряет «товарный вид». Почти полная неподвижность, питание всухомятку, антисанитария плюс наркотические дозы разрушали ее психологически и физически. Предвидя это, Тигран распорядился заблаговременно заготовить дюжину видеороликов с обращениями Ольги к родителям. А может, ему просто не хотелось возиться с пленницей. Она привыкла к запаху своей темницы, но догадывалась, что вонь здесь стоит одуряющая. Ведро для нечистот выносилось редко. Что переставало беспокоить, как только наркотик растекался по жилам.

Сперва Олю кололи насильно, а потом просто стали оставлять шприц, порошок, столовую ложку и дешевую китайскую зажигалку. Недавно к этому набору добавился жгут. Оля научилась обращаться со всеми этими предметами самостоятельно. Тюремщикам это было на руку. Они перестали спускаться в подвал, а просто спускали все необходимое в ведре на веревке. Порошок, воду, еду.

В первые дни заточения, когда Олю еще волновало, что происходит снаружи, она придвинула топчан к люку и подслушала разговор бандитов. Один из них был недоволен тем, что на пленницу тратят наркотики.

– Я эту наркоту лучше бы загнал, Тигран, – брюзжал он. – Почему этой соплюхе такая лафа? Сидит, балдеет.

– Пусть балдеет, – сказал на это Тигран. – Зато не будет вопить и наверх карабкаться. А если ее вдруг кто найдет, то какой спрос с конченной наркоманки? Скажем, что пытались вылечить ее от зависимости. По ее просьбе. И пусть докажут, что это не так.

Разумеется, Оля дала себе слово перебарывать тягу к дури. И разумеется, не сдержала обещание. Наркотический транс не просто позволял забыться. Это была дверь в иной мир, красочный, счастливый, свободный. Ангелы и махатмы, о которых так много читала Оля, ничем ей не помогли. Никто из них не спустился к ней, чтобы облегчить страдания и шепнуть на ухо пару ободряющих фраз. Утешитель у нее был один. Один-единственный.

Горько усмехнувшись, Оля принялась перетягивать руку резиновым жгутом, чтобы отчетливее проступили вены. Потом подогрела раствор в ложке, втянула его шприцем и сделала себе укол.

По-хорошему, следовало бы сделать большой перерыв после недавнего прихода, но он оказался мрачным, а Оле хотелось праздника. Пусть ложного, пусть фальшивого, но праздника. Потому что ей срочно требовался просвет в той черной бездне, где она находилась.

Помогая себе зубами, она избавилась от жгута и посидела неподвижно, безвольно уронив лохматую голову на грудь. Потом, как неживая, опрокинулась на спину, уставившись в темноту. Ей становилось все легче и легче. Ей стало совсем легко. Потому что она больше не была сама собой.

Она пришла неизвестно откуда и поселилась на холме, возвышающемся над городом. Имени у нее не было, так что она называла себя Я – Я, Я, Я. Не этим конкретным звуком. Просто чувствовала, что она – это она. Не кто-то другой. Другие существовали отдельно, снаружи, а она – внутри себя, наблюдая оттуда за ними. Глазами рыси. Потому что теперь она была не девушкой, а рысью.