– Слушай, я человек подневольный, – с сожалением ответил он и развел руками. – Мне клиент платит, я работаю по его заказу. У бабы здесь дочка пропала с неделю назад, в лесу заблудилась, а она перепугалась и наняла меня, чтоб я разузнал обо всех убийствах, которые здесь происходили в последние тридцать лет. Вот я и стараюсь, землю носом рою. Не нарою – гонорар не получу.

Как Сергей и ожидал, это объяснение, почти правдивое, оказалось близко Олегу Чайке. Он с пониманием кивнул, но тут же снова насторожился:

– А про меня тебе кто сказал? Здесь никто не знает, что я бывший вязниковский…

Бабкин уже собирался честно сообщить, что об этом рассказала заведующая, как вдруг шестое чувство заставило его в последнюю секунду изменить решение.

– Разговаривал с одной старухой в поселке, она сама-то уже в труху рассыпается, вспомнить ничего не может, а вот твою фамилию назвала. И подсказала, где тебя искать – спасибо ей за это большое.

– Как зовут старуху? – недоверчиво спросил Олег.

– Фаина… как ее… – Бабкин для убедительности пощелкал пальцами, будто вспоминая, – а, Фаина Ивановна! У нее еще внучка есть, Катерина.

Олег явственно расслабился:

– Помню Фаину, помню. Сто лет уж не видел. Все так же с повязкой ходит?

– С повязкой. Она и одним глазом меня едва не сожрала, – поежился Сергей.

Чайка расхохотался:

– Узнаю старую ведьму. Значит, отправила ко мне?

– Не совсем отправила, просто упомянула о тебе.

– Давай, спрашивай, расскажу, что помню.

Олег на секунду прикрыл глаза, отгоняя одно из самых ярких воспоминаний того лета. Он и не думал делиться им с сыщиком. Оно было его, только его!

* * *

1988 год. Июнь

В ту субботу Олегу не повезло: в клуб его не пустили. У входа дежурили два крепыша с фабрики, которые завернули тощего Олежку обратно. Чайка растопырился в проеме как спрут, уцепился за косяк, но силы были неравны, и Олега выдавили наружу со словами: «Для малолеток сегодня мест нет! В другой раз придешь, когда народу меньше будет».

– Я хочу сегодня! – возмутился Олег и соврал, прибавив себе два года: – Мне шестнадцать!

– Когда хочется, знаешь, что делать надо? – похабно усмехнулся один из крепышей.

Второй, цинично оскалившись, добавил, что именно, и подтолкнул паренька в направлении дороги. Дощатая дверь клуба закрылась перед Олегом.

Внутри надрывалась музыка, в черном окне вздрагивали и пульсировали цветные круги. «Цветомузыку включили, гады», – подумал Чайка, сплевывая в траву.

«Белые розы, белые розы, беззащитны шипы! – гнусавил певец. – Что с ними сделал снег и морозы, лед витрин голубых!»

– Белые розы, белые розы, – фальшиво напевал Олег, шатаясь вокруг клуба и обдумывая, как бы все-таки попасть внутрь. – Что с ними сделал…

Он предпринял еще одну попытку пробраться в клуб, попытавшись слиться с веселой курящей компанией, выскочившей на пару минут. Но его заметили и пренебрежительно спихнули с лестницы под дружный смех курильщиков.

Олегу можно было бы вернуться домой, к дяде… Но он здорово разозлился. «Малолетка!» Он им покажет малолетку!

Где-то вдалеке, на задворках сознания, забрезжила мысль, не поджечь ли клуб снаружи, но он оставил эту идею – в первую очередь потому, что с собой не было ни спичек, ни зажигалки. Вторая причина, почему Олег не хотел идти домой, заключалась в самом дяде. Чайка представил, что тот сидит один перед каким-нибудь жалким засушенным цветочком, умиленно смотрит на него и раз за разом пытается перерисовать в альбом. И раз за разом стирает, ожесточенно раздирая ластиком, точно наждаком, нежную шершавую бумагу.

Валентин Петрович был неисправимо плохим художником. Олег пробовал заниматься с ним, научить простейшим приемам, но обнаружилось, что дядя не воспринимает его уроков. Валентин Петрович создавал на листе какофонию, чудовищный калейдоскоп красок, всегда лишь трех – желтой, зеленой и фиолетовой, запертых в маленьких треугольниках, ромбах, звездах, множащихся к краям листа. Сначала Олегу даже нравились его яркие рисунки, удивляли, но вскоре он почувствовал, что устал от них. Они не несли ничего, кроме однообразных, как рисунок на обоях, элементов.

То же самое вышло и с растениями. Валентин Петрович, даже рисуя с натуры, умудрялся изобразить на бумаге одно и то же: изогнутый стебелек с зубчатыми листиками, а сверху мохнатую шапочку цветка, похожего на клевер. Олег бился-бился с дядей, да в конце концов и плюнул.

Больше всего его злило то, что Валентин Петрович отказывался признать свое художественное фиаско и раз за разом старательно выводил в альбоме заученные линии. Затем, склонив голову набок, сверял результат с образцом, вздыхал, выдирал лист и начинал все заново. Он изводил один альбом за другим, и, случалось, Олег приходил домой и заставал дядю в окружении смятых листов, разбросанных по всему полу.

Поначалу он выходил из себя, но вскоре смирился с привычкой дяди. На него нельзя было долго сердиться. Он с такой неподдельной страстью копался в своих растениях, что Олег иной раз даже завидовал его увлечению.

«Они говорят со мной, Олежек! – зазвучал в его голове растроганный голос Валентина Петровича, любовавшегося очередной „петрушкой“. – Честное слово, разговаривают! Они мне благодарны!»

– Вот и разговаривай с ними, – буркнул Олег, пиная ком земли. – Энтузиаст, блин.

Он забрался в темные заросли неподалеку от клуба и решил дождаться момента, когда внутрь зайдет большая толпа взрослых парней, чтобы незаметно присоединиться к ним. Олег совсем упустил из виду, что все, кто хотел попасть на танцы, уже пришли. Громыхала музыка, время от времени кто-нибудь вываливался из клуба, распаренный, словно из бани, и, пошатываясь, уходил прочь, а иногда появлялись хихикающие парочки – провожались, как говорили в Вязниках… Но все это никак не могло помочь Олегу. С каждой минутой он все больше наливался злобой, словно комар кровью, и от мечтаний об отмщении крепышам уже перешел к ненависти ко всем, отплясывающим сейчас в небольшом душном зале.

Из дверей клуба выскользнула женская фигурка, торопливо отошла в сторону и остановилась за колонной. Присмотревшись, Чайка узнал одну из самых красивых девчонок Вязников – высокую, грациозную, с копной черных волос. Несколько раз она боязливо выглядывала из своего укрытия, будто дожидаясь кого-то, и снова пряталась.

«Сестру, что ли, ждет? – удивился Олег. – А чего прячется тогда?»

Сестра черноволосой тоже была красоткой, но другого склада – скромнее и тише. Кому-то тихоня нравилась больше, Олег же облизывался на эту – правда, лишь издалека: девчонка была с норовом, в дурном настроении могла одним только ненавидящим взглядом обжечь так, что хотелось провалиться сквозь землю и больше не попадаться ведьминой дочери на глаза.

В клубе заиграл «медляк», и на крыльцо вышел высокий парень, рванул узел галстука, нетвердо стоя на ногах. «В галстуке? – поразился Чайка, пытаясь разглядеть в темноте его лицо. – Это кто еще такой?» Парень, держась рукой за ближнюю колонну, сделал шаг вперед, наклонился и попал в круг света от сгорбившегося фонаря. «А, приезжий! Москвич…»