— Тогда я войду?

Вместо ответа она прошла в глубь номера. Карл последовал за ней.

Ее разбудила сильная головная боль. На самом деле она еще спала, но боль пульсировала в голове, словно кто-то изнутри ритмично и равнодушно бил в колокол. Поморщившись, Ариана попыталась прогнать эти ощущения — сменила позу, провела рукой по лбу, но боль не отступала. Она открыла глаза.

Слева, на другой стороне огромной «королевской» кровати, спиной к ней спокойно спал незнакомый мужчина. Она зажмурилась. Сквозь удары колокола мозаикой проступили обрывки воспоминаний. Вновь подняв тяжелые веки, она уже более осмысленно взглянула на его сильные широкие плечи, на мускулистую руку, лежащую поверх одеяла. По предплечью тянулся длинный тонкий шрам, будто кожа была надрезана скальпелем.

На заре своего замужества Ариане несколько раз приходилось бывать на операциях, которые проводил Жан-Поль. Да и пациентки порой не только рассказывали, но и показывали, как идет заживление. Поэтому в шрамах она кое-что понимала.

Этот был довольно глубоким. Рану зашивали, и, видимо, совсем недавно: хирургические стежки еще не зарубцевались до конца. Это скорее был шрам бойца, но никак не журналиста.

Она тихо встала с постели, накинула халат и, морщась от ухающей головной боли, прошла в холл.

В глаза бросилась обложка журнала, в котором работал Карл. На журнальном столике среди нескольких изданий лежал и тот выпуск, который он вчера продемонстрировал в баре. И тут она наконец поняла, что именно смутно беспокоило ее прошлым вечером, но от чего она так беспечно отмахнулась.

Это был последний номер глянцевого немецкого издания, которое уже два-три месяца как закрылось. Ошибиться она не могла, потому что на его страницах должен был появиться обзор работ бельгийских дизайнеров, а главное — небольшое интервью с ней самой. Однако номер так и не вышел, поскольку владелец журнала прекратил финансирование.

Все это означало лишь одно: ее смутные подозрения оправдались. Карл не мог работать в этом издании. И конечно же он не был журналистом. Да и зовут его, возможно, совсем не Карл.

В ушах Арианы зазвучал резкий голос секретарши: «Самца — любого, запомни, любого! — надо ставить под контроль. Надо знать даже то, о чем он еще и не успел подумать… Запомни, дорогуша, аристократы в схватке за жизнь всегда проигрывают…»

Она оглянулась на спящего Карла. Его дыхание было ровным и мирным. Небольшой потертый саквояж стоял на прикроватной банкетке.

Ариана на цыпочках подошла, взяла саквояж и, изо всех сил стараясь ступать бесшумно, вышла в гостиную. Поставив сумку на консоль перед зеркалом, она медленномедленно потянула молнию. Сумка раскрылась: сверху лежала газета, под ней — джемпер. Она отодвинула его в сторону, и ее рука наткнулась на что-то гладкое и холодное.

Тело ее мгновенно покрылось мурашками: еще не осознав до конца, она скорее ощутила, что это оружие.

— Du las st mir aber keine andere Wahl[4], —

прозвучал за спиной спокойный голос.

Ошеломленная своим открытием, она не услышала, как он бесшумно подошел сзади и взял ее за плечи жесткими пальцами.

Ариана взглянула в зеркало, оттуда на нее смотрели холодные, цвета тусклой стали глаза, напомнившие ей серые волны Северного моря.

— Тебе не будет больно, — тихо сказал он.

Со стороны это, наверное, напоминало объятия. Он замкнул ее голову двумя руками, словно в замок, и резким движением дернул в сторону.

Последнее, что она увидела в мутнеющем зеркале, была искра сожаления, мелькнувшая в этом безжизненном свинцовом взгляде.

Ей не было больно.

Через полчаса от левого торца отеля отошел высокий светловолосый мужчина с небольшим кожаным саквояжем в руке. Он оглядел узкий переулок и размеренным шагом направился в сторону Старого города.

На третьем этаже еле слышно постукивали ставни неплотно приоткрытого коридорного окна, выходившего на узкую пожарную лестницу.

Тускло поблескивала золотистая ручка триста двадцатого номера. Нарисованный на гостиничной табличке палец, приставленный к губам, призывал: «Do not disturb» («Не беспокоить»).

Мужчину, покинувшего гостиницу ранним утром, никто не заметил.

Под утро Эдика разбудил звонок. Администратор сообщил, что его срочно вызывают к телефону. Из Брюсселя звонил взволнованный помощник Николай. От услышанного сон как рукой сняло.

Николай, которому вменялось в обязанности следить за домом, зашел забрать почту и полить цветы и обнаружил, что в комнатах все перевернуто вверх дном. Содержимое ящиков, шкафов, книги, рабочие бумаги были вывалены на пол, как после обыска. Он вызвал полицейских, те составили протокол, все сфотографировали и сообщили, что накануне вечером в участок поступил вызов из дома: сработала сигнализация. Когда экипаж подъехал, тревожная кнопка была отключена. Дверь им открыл… «хозяин». Он был недовольный, громко ругался по-русски, а по-французски сказал только две фразы: «Я специально не отключил сразу сигнализацию, чтобы проверить, сколько минут вы будете ехать. За это время из дома можно было черта вынести».

— Он показал им ваш бедж с бизнес-форума, — торопясь, рассказывал Николай. — Фотографии на бедже не было, но фамилия — русская, мужчина говорил по-русски, и у сержанта никаких сомнений в том, что перед ним и правда хозяин квартиры, не возникло. Они мне показали протокол посещения — там прямо так и написано: владелец квартиры отключил сигнализацию к моменту приезда тревожной группы, а задержку с отключением объяснил тем, что хотел проверить, как работает служба охраны. Эдуард Сергеевич, — взмолился помощник, — приезжайте быстрее, я места себе не нахожу! Ведь только вы да я знаем код сигнализации, но я, клянусь Богом, никому его не говорил и даже нигде не записывал. Да, и еще. Мне кажется, за домом наблюдают. У нас здесь машинка одна припаркована, я ее раньше никогда не видел. Приезжайте, Эдуард Сергеевич!

— Коля, ты все правильно сделал, разберемся. К вечеру буду, — успокоил его Эдуард, лихорадочно соображая, что предпринять.

— Эдик, что-то случилось? — услышал он сонный голос Ники.

— Случилось, девочка… — мрачно ответил он. — Возвращаемся в Брюссель.

У дома Эдуарда ждали и его помощник, и комиссар полиции с еще одним полицейским. С бьющимся сердцем он перешагнул порог. За ним, охваченная дурным предчувствием, вошла Ника.

Предчувствие не обмануло: жилище действительно было перевернуто вверх дном. На полу валялись книги, журналы, справочники и — о, ужас! — его коллекция солдатиков. От вида разоренного дома у Эдика заныл левый бок. Этих солдатиков он собирал с детства, почти всю жизнь. Он хорошо помнил своего первого, выкрашенного в зеленый цвет оловянного солдатика с руками по швам, подарок родителей к 23 февраля. Спустя годы образовалась целая армия, которой он очень дорожил…