На углу Башкирской и Девятого февраля Женя-водитель Риту высадил, дальше ему надо было торопиться по богатыревским делам. Здесь, напротив китайского ресторана, был установлен официальный рекламный стенд.

ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!

АНАСТАСИЯ НЕСОЕВА

Рита позвонила Коляну, который асинхронно с Ритой инспектировал те же пикеты, и доложила ему, что по данному адресу на большом портрете Анастасии Степановны нарисованы черным усы, а на лбу написано «сиська».

До гостиницы добиралась своим ходом.

– Какая я взмыленная, – сказала, войдя в штаб; там были Филимонов и Кукин.

Политтехнологов всех мастей с приближением дня элекций охватывает все возрастающее возбуждение. Цейтнот, надо спешить.

Белая кость, Филимонов и Кукин занимались не своим делом – складывали приглашения нехитрой гармошкой, чтобы влезли в конверты. Появление Риты их порадовало. Тут же они поручили ей обрезать края приглашений, потому что конверты «Силы и справедливости» оказались на удивление нестандартными; также Рита сверяла по списку адреса приглашаемых.

Приглашение – на конкретную свадьбу – не открытка – проспект! (проспект-приглашение, или как угодно иначе, – жанр заманиловский в спешке не выдержан), – что говорить, строгостью не отличалось, но в плюс ему, однако же, было информоемким: вот тебе ненавязчивый официоз, памятка «кто, что и когда», вот бодрая сказка о счастливом знакомстве (три портрета: два – он и она, третий – Тим с высунутым языком), вот цитата-другая, а вот стихотворный опус Коляна с эффектным посвящением молодоженам.

Сам Колян тем временем был в пути; инспекция пикетов не мешала ему, охваченному вдохновением, сочинять кричалки. Рифмы на «невесту» и «спасет» он выписал на бумажку.

– Подумать только, каких-то четыре дня, а каков результат, – сказал Борис Валерьянович Кукин, сложив очередную гармошку. – Положа руку на сердце, я не ожидал ничего подобного. Ладно Несоеву, посмотрите, Тетюрина как! Хоть сейчас электируй. Такой и на губернатора потянет.

– На губернатора, как я понимаю, будут выдвигать Богатырева, – сказал Филимонов, аккуратно проводя ногтем по сгибу гармошки.

– Ну, это нескоро… Вы на Тетюрина посмотрите! Вот где раскрутка!

– Я слышала в магазине, – Рита сказала, – о Тетюрине говорили. Говорили: жених.

– Вот! – воскликнул Борис Валерьянович. – Я сам поражен. Мне казалось, что свадьба – это блажь Косолапова. Блажь и не больше того. Я не верил в эффективность подобных приемов. Но упрямство какое! Упрямство! Методично долбить и долбить в одну точку: свадьба, свадьба!.. Откуда это в нем?

– Комплексы, – сказал Филимонов.

– Комплексы?

– Рита, уши заткни.

– И не подумаю.

– Тогда забудь все, что услышишь. Видите ли, Борис Валерьянович, – обратился Филимонов исключительно к Кукину, – я Косолапова много лет знаю. Между нами говоря, это сплошные комплексы. В молодости он ставил «Женитьбу», сам играл Подколесина. Спектакль оказался провальным. Теперь ему хочется взять реванш. Своего рода компенсация.

– И здесь Фрейд, – вздохнул Борис Валерьянович.

– Фрейд, Юнг и все что хотите. Я убежден, режиссер не может себе позволить играть роль в собственном спектакле, это другая работа, поверьте, я кое-что смыслю в театральном деле…

– То есть в нашем случае как режиссер Косолапов не мог быть женихом Несоевой?

– Конечно. Иначе бы спектакль провалился.

Пожалуй, обоим нравилось работать руками. Не все же головой.

Правда, типографская краска ужасно пачкалась, руки у всех троих были свинцового цвета. Рита сказала, вздохнув:

– Чем занимаюсь?

– А мы? – напомнил о субординации Филимонов.

– Подколесин, Подколесин, – задумчиво повторял Борис Валерьянович. – Не помню кто, кто-то писал, что Подколесин – воплощение свободы в чистом виде. Партия у него была чрезвычайно выгодная, но он отказался, а ради чего? Ради свободы. Бежал.

– Наш не убежит.

– С вами приятно поговорить. Молодое поколение уже не знает, кто такой Подколесин. Риточка, вы, наверное, думаете, о чем это они разговаривают?

Рита не успела ответить – запиликал телефон, Рита сняла трубку.

– Да, да, диктуй.

– Вон, еще один работник пера, – сказал Филимонов.

– Как? «Из асбеста»? – не расслышала Рита.

– Если у него такие задатки в юности были, – отозвался Кукин, – он обязан был их развивать. Он бы мог преуспеть как поэт. Впрочем, сегодня интерес к поэзии почти нулевой. Но таковое случалось и раньше. После гибели Лермонтова, например, даже толстые журналы прекратили печатать стихи. Тогда вот и появился Фет.

Кукин не упускал случая блеснуть эрудицией.

– И что свежий Фет? – спросил Филимонов, когда Рита положила трубку.

Новая кричалка Коляна была не хуже и не лучше других, им сочиненных. Рита прочла с выражением:

– Пятая? – спросил Филимонов.

– Седьмая!

– Отправляй по инстанции.

– Я сейчас, – она вышла из штаба.

Пройдя по коридору, остановилась перед № 432, в котором еще недавно жил Тетюрин; постучала и, не дожидаясь отклика, быстро открыла дверь.

Константин Негожин сидел за компьютером, раздетый по пояс, – когда он работает, оголяет торс для лучшего теплообмена; на нем были зеленые штаны от тренировочного костюма с широки ми белыми лампасами – собственные, что, разумеется, неудивительно, а кроме того, о чем и речь, мягкие тапочки, в принципе принадлежавшие Тетюрину.

Увидев Риту, Негожин радостно потянулся, словно только и ждал, когда она войдет, стремительно вскочил с места, прошмыгнул к двери и повернул ключ.

– Э, нет! – запротестовала Рита. – Я на секунду. Вот тебе еще, – она подала ему листок с текстом кричалки.

Даже не удостоив взглядом бумажку, Негожин бросил кричалку на пол.

– Не хочу! Тебя хочу!

Он обнял Риту (она бы сказала, облапил).

– Костя, перестань! Меня ждут!

– Кто тебя ждет?

– В штабе ждут!

– Кто? Кто?

– Филимонов… и Кукин…

– Не смеши…

– Это смешно?

– Очень смешно!

– Ничего не смешно! Не будь павианом.

– Я тебя очень хочу, а ты меня совсем не хочешь. Как быть? Почему ты меня расхотела?

– Это не смешно, Костя.

– Ты меня провоцируешь, Рита.