— Никого не видно, кто бы походил на христианина, — сказал Хорнблауэр.

— Он не христианин, — сказал Таплинг. — Белый, но не христианин. Белый благодаря смеси французской, арабской и мавританской кровей, консул Его Британского Величества в Оране pro tem и мусульманин из соображений удобства. Кстати, в положении правоверного есть серьезные минусы. Зачем мне четыре жены, если в благодарность за это сомнительное удовольствие я должен воздерживаться от спиртного?

Таплинг спрыгнул на причал, Хорнблауэр последовал за ним. Внизу умиротворяюще плескалась легкая зыбь. От каменных плит, по которым они ступали, отражался ослепительный жар полуденного солнца. Далеко в заливе стояли на якоре два корабля — транспортное судно «Каролина» и Е.В.С. «Неустанный». Они были дивно хороши на синей морской глади, искрящейся серебром.

— И все-таки я предпочел бы Друри Лейн в субботнюю ночь, — сказал Таплинг.

Он снова повернулся к городской стене, защищающей Оран с моря. Узкие ворота, обрамленные бастионами, выходили прямо к причалу. Сверху стояли часовые в красных кафтанах. В густой тени под проемом ворот что-то двигалось, но ослепленные солнцем глаза не могли ничего различить. Наконец на свет вышла небольшая группа: полуголый негр вел осла, на котором сбоку, ближе к крупу, располагалась массивная фигура в белом одеянии.

— Пойдем навстречу консулу Его Британского Величества? — спросил Таплинг. — Нет. Пусть сам к нам идет.

Негр остановил осла, всадник спешился и вразвалку подошел к ним. Это был высокий грузный человек в длинном одеянии. Землистого цвета лицо украшали жидкие усики и бородка, большую голову венчал белый тюрбан.

— К вашим услугам, господин Дюра, — сказал Таплинг.

— Позвольте представить вам мистера Горацио Хорнблауэра, и. о. лейтенанта с фрегата «Неустанный».

Господин Дюра кивнул. Его лоб покрывала испарина.

— Деньги привезли? — спросил он утробным голосом. Прошло несколько минут, пока Хорнблауэр привык к его французскому и начал понимать.

— Семь тысяч золотых гиней, — отвечал Таплинг на сносном французском языке,

— Хорошо, — произнес Дюре с явным облегчением. — Они в шлюпке?

— В шлюпке, — ответил Таплинг, — там они пока и останутся. Помните условия? Четыре сотни упитанных бычков, пять тысяч фанег ячменя. Когда я увижу, что все это погружено на лихтеры, а лихтеры подошли к судам в заливе, я вручу вам деньги. Когда припасы будут готовы?

— Скоро.

— Так я и знал. Когда?

— Скоро… очень скоро.

Таплинг состроил недовольную мину.

— Тогда мы возвращаемся на корабль. Завтра, может быть послезавтра, мы вернемся с золотом.

На потном лице Дюра проступил испуг.

— Нет, нет, не делайте этого, — сказал он поспешно. — Вы не знаете Его Высочество бея. Нрав его переменчив. Если он будет знать, что золото здесь, он велит пригнать скот. Увезите золото, и он не шевельнет пальцем. И… и… он разгневается на меня.

— Ira prinsipis mors est, — произнес Таплинг, и, видя непонимающее лицо Дюра, снизошел до перевода. — Гнев князя означает смерть. Так ведь?

— Да, — отвечал Дюра и в свою очередь произнес несколько слов на незнакомом языке, сопроводив их резким непонятным жестом, потом перевел. — Да не будет этого.

— Конечно, мы надеемся, что этого не будет, — с обезоруживающей сердечностью согласился Таплинг. — Шнурок для удушения, крюк, даже битье по пяткам — все это так неприятно. Посему отправляйтесь-ка лучше к бею и постарайтесь, чтоб он распорядился насчет скота и ячменя. Иначе мы отчалим с наступлением ночи.

Желая подчеркнуть, что надо торопиться, Таплинг взглянул на солнце.

— Я поеду, — Дюра примиряюще развел руками. — Я поеду. Но умоляю вас, не отчаливайте. Быть может, Его Высочество занят в гареме. В этом случае никому не разрешается его беспокоить. Но я попытаюсь. Зерно уже здесь, в касбе. Нужно только пригнать скот. Прошу вас, не беспокойтесь. Умоляю вас. Его Высочество не привык торговать, тем более торговать по обычаю франков. — Дюра подолом вытер потное лицо.

— Простите меня, — сказал он. — Я плохо себе чувствую. Но я отправлюсь к Его Высочеству. Умоляю вас, подождите меня.

— До заката, — непреклонно отвечал Таплинг. Дюра окликнул слугу-негра, который скрючился под ослиным животом, прячась от солнца, и с усилием взгромоздил свое жирное тело на ослиный круп. Снова вытерев лицо он в некотором замешательстве взглянул на англичан.

— Ждите меня, — были его последние слова. Ослик затрусил обратно к городским воротам.

— Он боится бея, — сказал Таплинг, провожая консула взглядом. — По мне лучше двадцать беев, чем один разъяренный адмирал сэр Джон Джервис. Что он скажет об этой новой задержке, когда флот и так на голодном пайке? Он мне кишки выпустит.

— От этих мавров не приходится ждать пунктуальности, — произнес Хорнблауэр с беспечностью человека, который сам ни за что не отвечает. Но подумал он о Британском флоте, который без друзей, без союзников, ценой отчаянных усилий поддерживает блокаду враждебной Европы перед лицом превосходящих сил противника, штормов, болезней, а теперь еще и голода.

— Посмотрите-ка! — вдруг сказал Таплинг. В пересохшей сточной канаве появилась большая серая крыса. Она села и принялась осматриваться, не обращая внимания на яркий солнечный свет. Таплинг топнул на нее ногой, но и тогда крыса не особо встревожилась. Он снова топнул, она попыталась спрятаться обратно в водосток, оступилась, упала, немного подергалась, потом поднялась на лапки и исчезла в темноте.

— Старая крыса, — сказал Таплинг. — Наверное, из ума выжила. Может даже слепая.

Ни слепые, ни зрячие крысы Хорнблауэра не волновали. Он пошел к баркасу, дипломат следовал за ним.

— Максвелл, разверни-ка грот, чтоб он давал нам немного тени, — сказал Хорнблауэр. — Мы останемся здесь до вечера.

— Как все-таки хорошо в мусульманском порту, сказал Таплинг, усаживаясь на швартовую тумбу рядом со шлюпкой. — Не надо волноваться, что матросы сбегут. Не надо волноваться, что они напьются. Всех-то и забот, что бычки да ячмень. И как поджечь этот трут.

Он вынул из кармана трубку, продул и собрался набивать. Грот затенял теперь шлюпку, и матросы уселись на носу, переговариваясь вполголоса, другие поудобнее расположились на корме. Шлюпка мерно покачивалась на легкой зыби. Ритмичное поскрипывание кранцев между шлюпкой и причалом убаюкивало, город и порт дремали в послеполуденный зной. Однако живой натуре Хорнблауэра тяжело было сносить длительное бездействие. Молодой человек взобрался на пристань, прошелся туда-сюда, чтобы размять ноги. Мавр в белом одеянии и тюрбане нетвердой походкой вышел на солнечный свет у края воды. Его качало, и он широко расставлял ноги, пытаясь сохранить равновесие.

— Вы говорили, сэр, что мусульманам запрещено употреблять спиртное? — спросил Хорнблауэр сидевшего на корме Таплинга.