— Никакому не несчастному, а самому Уильяму Бёрку, серийному убийце. Раз ты изучала серийных убийц, то, конечно, слышала об Уильяме Бёрке и Уильяме Хэре?

— Спрашиваешь! Они известны как похитители трупов в Шотландии в девятнадцатом веке, так? Продавали покойников анатомам.

— Верно. В то время британские законы дозволяли проводить только вскрытия казненных преступников. Это никак не могло удовлетворить растущие запросы стремительно развивающейся медицинской науки. Чтобы проводить исследования и преподавать, анатомы оказались вынуждены покупать трупы у разорителей могил. Правительство смотрело на такие сделки сквозь пальцы. Преступление Бёрка и Хэра состояло в том, что от добывания трупов они постепенно перешли к их производству. В общей сложности они убили не меньше семнадцати человек, чьи трупы продали врачу Роберту Ноксу. Знал ли Нокс о происхождении покупаемых тел, до сих пор достоверно не известно.

— Но как кожа самого Бёрка попала в переплет?

— Ну, Бёрка и Хэра в конце концов осудили и приговорили к смерти. Их тела, как тела казненных, по иронии судьбы подлежали законному анатомическому вскрытию. Во время вскрытия Бёрка его кожу украли. Несколько недель спустя ее обнаружили, но уже в виде украшения некоторых предметов, среди которых был и дневник из музея Эдинбурга.

— У меня мурашки по коже. — Фелиция посмотрела на свою руку. Она подумала об Эде Гейне, убийце, о котором они с Лаубахом говорили сразу после обнаружения тела Эфраима Бонда. Ей смутно вспомнилось, что после того, как Гейна арестовали, в его доме нашли множество предметов, изготовленных из человеческой кожи. Например, костюм в виде женского тела, который Гейн надевал, чтобы на время превратиться в свою покойную мать. Но были и обыкновенные вещи: абажуры, обивка стульев.

— Да, приятного мало, — согласился Джонс. — Но Бёрк оказался не единственным, с кем такое приключилось. В музее гид нам рассказывал, будто существует еще издание знаменитого анатомического атласа, составленного итальянским анатомом эпохи Возрождения по имени Везалий или что-то похожее. Так вот, это издание девятнадцатого века тоже переплетено в человеческую кожу. Еще есть какие-то мемуары разбойника с большой дороги по имени Джеймс Уолтон, известного также как Парень с большой дороги. Эти мемуары скорее всего переплетены в его собственную кожу.

— Будь так добр, скажи мне, что ты выяснил все это прямо перед моим приходом, а не помнишь со времен своего свадебного путешествия.

— У полицейского, знаешь ли, должна быть хорошая память. А в остальном путешествие было весьма приятным. Теперь вот и нам приходится разбираться с еще одним образчиком переплетного искусства в духе Memento mori[25]. Думаю, нам следует побеседовать с реставратором Музея Эдгара Аллана По, и поскорее. Наша первоочередная задача — выяснить как можно больше об оторванном от корешка томе лорда Байрона и о человеческой коже, которая крепко на нем сидела. Важнейший вопрос — зачем Эфраиму Бонду понадобилось снимать корешок?

— Где мне искать этого реставратора и как его зовут?

— Подожди минутку. — Джонс, перекатывая во рту комок полупрожеванной морковки, принялся рыться в больших тетрадях, которые он использовал для заметок. Делать записи в тетрадях такого формата может только следователь, почти никогда не покидающий кабинета, чтобы поработать «в поле».

— Джон Ш. Невинс, — наконец сообщил он. — У него есть кабинет в Мемориальной библиотеке Боутрайта, на кампусе Университета Ричмонда.

Фелицию как будто выбросило в невесомость. Она где-то читала, что у человека орган равновесия расположен в ухе и заполнен жидкостью. Положение тела корректируется таким образом, чтобы скомпенсировать движения и колебания этой жидкости. Если ее хорошенько взболтать, как делает ребенок, когда крутится волчком, у человека закружится голова. Может даже затошнить. Но она-то спокойно сидела на стуле и смотрела на шефа, который все копался в своих тетрадях. И все-таки у нее появилось такое ощущение, словно ее вестибулярный аппарат побывал в блендере. Она посмотрела на свои руки и увидела, как они у нее дрожат. Чувства, которые она вроде бы научилась контролировать, готовы были вырваться на свободу.

— Джон Шон Невинс, — произнесла она глухо себе под нос.

— Да, я тоже думаю, что Ш. означает Шон. Реставратор, профессор и, похоже, библиофил-коллекционер. Я вот тут записал. Пятьдесят девять лет. Это все, что у нас есть. Ты его знаешь?

— Когда-то знала его сына, Шона Невинса, без Джона в начале.

— Ну да, ну да. Сын должен быть примерно твоего возраста, угадал? — Джонс, очевидно, был расположен поболтать.

— К сожалению, — ледяным тоном ответила Фелиция, столь же очевидно расположенная уклониться от беседы на эту тему.

— Другими словами, знакомство оказалось вовсе не из приятных. Надеюсь, это тебе не помешает мило пообщаться с его отцом. У тебя лучше всех получается идти по этому следу, ты же сама нас на него вывела.

Она задумалась и почувствовала, как головокружение проходит.

— Я этим займусь. — Она поднялась, с удивлением обнаружив, что может твердо стоять на ногах. — Ты приобщил все известное об этом типе, Невинсе, к делу?

— Мы не заводили на него отдельный файл, если ты это имеешь в виду, — отозвался Джонс. — Почти наверняка ключевая фигура в этом деле не он. До тех пор пока не выяснится что-нибудь подозрительное, предпочитаю видеть в нем обыкновенного эксперта.

— До тех пор — да.

— Думаешь, он в этом каким-то образом замешан?

— Я не знаю. Чувствую кожей.

— Дело из ряда вон, поэтому все может быть, — согласился Джонс. — Я все думаю об этой коже, которой не меньше пятисот лет. Она тебя ни на какие мысли не наводит?

— На мысли о том, что с двух человек сняли кожу два чертовых психа, незнакомых друг с другом, — бодро ответила Фелиция. — Между преступлениями — пять сотен лет; следовательно, рассматривая садистские убийства, сексуальных маньяков и извращенцев как современный феномен, мы допускаем серьезную ошибку. В Европе шестнадцатого века царили куда более жестокие нравы, чем в Штатах сегодня. Поэтому обнаружить, что и тогда находились чокнутые преступники, вполне естественно. Но какая связь между нашими двумя преступлениями, я не представляю.

— Призрак из прошлого, — улыбнулся Джонс, звонко откусывая от морковки. — Почти как у Эдгара Аллана По. Безумный убийца, восставший из-под книжной обложки.

— Свежеватель возвращается, — по-черному пошутила Фелиция. — Нет, я серьезно. Мы должны учитывать вероятность того, что убийца относительно много знал об этой обложке и в какой-то степени ею вдохновлялся. И если искать человека, который досконально знаком с книгами музея и с материалами, из которых они изготовлены, начинать надо именно с реставратора.

— Логично. Но не забывай, пока — это гипотеза. Я предпочитаю видеть реставратора среди наших друзей, по крайней мере сначала.